Elanь : razskazы

61 рижу и Лондону со всѣми ихъ предмѣстьями. Въ этомъ я убѣдился, ѣдучи на пароходикѣ изъ Бѣлграда въ Панчево и разглядывая въ теченіе четырехъ часовъ почти необозримыя окрестности города по правую и лѣвую сторону Дуная. II. НАРОДНАЯ ПАМЯТЬ. Грѣшный человѣкъ: я пропустилъ нѣсколько засѣданій и два—три банкета. Впрочемъ и какая была бы отъ меня помощь? Говорить я не люблю, слушать не умѣю, на людныхъ собраніяхъ чувствую себя стѣсненнымъ и неловкимъ. А на съѣздъ съѣхались люди съ прочными именами, серьезные и дѣловые. Такъ я и бродилъ цѣлыми днями по городу, присматриваясь къ уличной жизни, къ базарамъ, къ кабачкамъ, кофейнымъ, подрумамъ (подваламъ), заводя новыя знакомства и учась языку. Сначала очень удивляли и смѣшили меня вывѣски разныхъ питейныхъ, закусочныхъ, прохладительныхъ и др. заведеній. Вотъ поперекъ тротуара виситъ въ воздухѣ небольшая желѣзная дощечка. На ней ярко и аляповато написаны маслинными красками три пестрыя дѣвицы. И надпись: „Код три гркине“ (надо сказать, что предлогъ „код" соотвѣтствуетъ французскому „аи", напр. Аи Ргіп Іетрз, аи Сѣеѵаі ѵегі ит. д.). Потомъ попадается на глаза надпись: „код жирафе, ван европски звер“, „код веселе бабе на мосту", „код три селяка", „код землетреса", „код седам смртних руса" и т. д., безъ конца... Однако я вскорѣ пересталъ потѣшаться. Мнѣ въ голову пришла самая простая и, думаю, самая правильная мысль. Вѣдь были же тѣ далекія, наивныя, дѣтскія времена человѣчества, когда оно, чуждое письменной мудрости, запечатлѣвало необычайныя событія рисунками на камнѣ или на оленьей лопаткѣ, а, подросши немного — въ былинахъ, сказаніяхъ, пѣсняхъ. Но даже и въ болѣе зрѣломъ возрастѣ, выйдя уже, такъ сказать, изъ приготовительнаго класса, народы не утеряли благородной привычки отмѣчать.