BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

199

Вальсингамъ, поетъ гротескный гимнъ чумю — какъ бы олицетвореню безсмысленнаго м!рового зла — въ дни общественнаго бЪлствя и ужасовъ. Если Скупого рыцаря соблазняеть эсшетизмь огромной потенщальной мощи, то Вальсингама плЪняетъ эстешизмо дерзосши, красивый вызовъ смерти, которой онъ будто бы противопоставляетъ всю полноту радостного жизнеощущен!я. Предъ лицомъ смерти онъ устраиваетъ безумный пирь. Когда онъ восп$ваетъ безумное дерзан!е безсмершья, можеть бышь, залогь — то онъ видитъ въ этомъ дерзани не высоюЙ актъ самопожертвовав!я ради другихь, для него такое самопожертвоваше не является, какъ для Шопенгауера, высокимъ морально-метафизическимъ экспериментомъ; то безсмертье, о которомъ онъ говорить, есть именно безсмертье, которымъ бредилъ герой „БЪсовъ“ Кирилловъ, воображавший, будто, совершивъ самоуб1йство, онъ тотчасъ же станетъ безсмершнымь богомь. И онъ сознаетъ свою неправоту. Онъ, какь и Кирилловъ, пришелъ къ дерзкому замыслу с5 ошчаяня,— онъ потерялъ любимую мать:

ве я зд5сь улержанъ Отчаяньемъ, воспоминаньемъ страшнымъ, Сознаньемъ беззаконья моего“.

Слова священника произвели на него сильное впечатлБн!е, но злая и конвульсивная воля заставляеть его упорствовать, и онъ даже готовъ проклясть священника за его желан!е образумить безумствующихъ.

У Пушкина въ „Капитанской дочкЪ“ есть потрясающая сцена, въ которой преступлеше является для самихъ преступниковъ опоэтизированнымь въ пЪсн$.

„Невозможно сказать, какое дЪйств!е производила на меня эта простая народная иъсня про висьлицу, — расиЪваемая обреченными на вис$лицу. Ихъ грозныя лица и стройные голоса, унылое выражене, которое придавали они словамъ, и безъ того выразительнымъ, — все потрясало меня какимъ-то ›„паническимъ ужасомъ“. (Капитанская дочка, УШ глава).

Ошибочно понимать трагед1ю Донъ-Жуана, какъ простой нравственно поучительный варйантъ средневзковой легенды о „развратномъ безсовъстномь и безбожномъ Донъ-ЖуанЪ“, подвергающемся за свои преступленя достойному небесному возмездю. Столь же ошибочно было бы видфть въ ДонъЖуанЪ лишь восхитительнаго гея любви, ни въ чемъ неповиннаго, который своей гибелью, совершенно немотивированной, вызываетъ въ насъ лишь глубокое сожалЪ не.

Пушкинъ изображаеть Донъ-Жуана съ большой любовью, надфляя его рядомъ привлекательныхъ чертъ: онъ отнюдь не золъ и не преступень по природ, уменъ, ло-