BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

216

воли въ смыслЬ безпричиннаго произвола, какъ ее понимаютъ сторонники контингентизма, была Пушкину совершенно чужда. Мотиващю челов$ческихъ дЪйствШ онъ понималъ, какъ процессъ строго закономБрный, а потому онъ и примБняетъ въ своихъ трагедяхъ тоть принципъ, который я назвалъ принципомъ кумулящя мотивовь — онъ озабоченъ, какъ художникъ, тъмъ, чтобы сдЪлать для зрителя психологически понятнымъ постепенное нароставе той или другой страсти, ведущее къ трагической развязк®. У Пушкина не было и другого недостатка въ его трагед!яхъ, недостатка умышленной морализацщи, связанной съ извЪстнымъ метафизическимъ допущен!емъ. Вольтеръ относится скептически къ божественнымъ силамъ, игравшимъ такую видную роль въ трагедяхъ стараго и новаго времени, но онъ находить введене 4е! ех шасШпа педагогически полезнымь для средняго зрителя. Онъ говоритъ въ своей „56тиапи!з“:

„Арргепе2 юи$ 4ц п1011$ Оце 1[е$ сгипез зесге оп+ 1ез @еих ронг {61011$“.

Вотъ пушкинское опредЪлеше природы драматическаго писателя: „Что развивается въ трагеди? Какая цЪфль ея? Человфкъ и народъ, судьба человфческая, судьба народная. Воть почему Расинъ великъ, несмотря н1 узкую форму своей трагедии. Воть почему Шекспиръ великъ, несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отдБлки. Что нужно драматическому писателю? Философия, безстраст!е, государственныя мысли историка, догадливость, живость воображеня, никакихь предразсудковь, никакихь любимыхь мыслгй“. „Драматическй писатель должень быть безпристрастень, какъ судьба“, ужъ, конечно, не въ смысл древаяго Рока, ревниваго къ челов$ку, а въ смыслЬ законовъ равнодушной природы. ДЪло не въ томъ, имЪется ли у автора то или другое метафизическое убЪжден!е, а дЪло въ томъ, чтобы онъ быль искрененъ и добросовфстенъ въ художественномъ изображен!и человьческой судьбы, какь таковой. „Дорогою свободной иди, куда ведетъь тебя свободный умъ“, — это основная предпосылка имманентной трагедш, какозвою и была трагедя Пушкина.