Lѣto gospodne : prazdniki

118 попадаютъ мнѣ за воротъ. Всѣ ѣдятъ яблоки, такой хрустъ. Весело, какъ въ гостяхъ. Пѣвчіе даже жуютъ на клиросѣ. Плотники идутъ наши, знакомые мальчишки, и Горкинъ пропихиваетъ ихъ — живѣй проходи,не засть! Они клянчатъ: „дай яблочка-то еще, Гор-кинъ .. . Мишкѣ три далъ!..“ Даютъ и нищимъ на паперти. Народъ рѣдѣетъ. Въ церкви видны надавленные огрызочки, „сердечки“. Горкинъ стоитъ у пустыхъ корзинъ и вытираетъ платочкомъ шею. Крестится на румяное яблоко, откусываетъ съ хрустомъ — и морщится: — Съ кваскомъ... — говоритъ онъ, морщась и скосивъ глазъ, и трясется его бородка. — А пріятно, ко времю-то, кропленое ... Вечеромъ онъ находитъ меня у досокъ на стружкахъ. Я читаю Священную Исторію, экзаменъ завтра. — А ты не бось, ты теперь все знаешь. Они тебя вспросютъ про Спасъ, или тамъ, какъ-почему яблоки кропятъ, а ты имъ строгай и строгай... въ училищу и впустятъ. Вотъ погляди вотъ!.. Онъ такъ покойно смотритъ въ мои глаза, такъ по вечернему свѣтло и золотисто-розовато на дворѣ отъ стружекъ, рогожъ и теса, такъ радостно отчего-то мнѣ, что я схватываю охапку стружекъ, бросаю ее кверху, •— и сыплется золотистый, кудрявый дождь. И вдругъ, начинаетъ во мнѣ покалывать — отъ непонятной ли радости, отъ притаившагося ли страха, или отъ яблоковъ, безъ счета съѣденныхъ въ этотъ день, начинаетъ покалывать щекотной болью. По мнѣ пробѣгаетъ дрожь, я принимаюсь безудержно смѣяться, прыгать, и съ этимъ смѣхомъ бьется во мнѣ желанное, что въ училище меня впустятъ, непремѣнно впустятъ!