Pčela

нарекъ имя, вскормили, вспоили, —нетокма до двадцати пяти лйтъ, а весь в г Ькъ долженъ быть я ему рабъ... Такъ это понимаю, и Господь такъ указали... А онъ только двадцать пять... Да что!.. Жени- или, да женилъ-то на красавицй, да на моей самой желанной любвй!.. Вотъ ты посуди! Не отецъ-ли? Не благодйтель-ли? Ангелъ небесный, не человйкъ это... Чймъ я ему заслужу, сирота, нищш? „Прикажи" говорю. Повелйлъ йхать въ Зарайскъ, наблюдать извозъ... У него было много трактовъ. Хоть въ воду бы пошелъ, не то, что въ Зарайскъ; въ потй лица я работалъ ему три года, и Господь меня наградили, оченно наградилъ щедро. Пришелъ я къ супругй домой, а у меня милый ты мой, трое дйточекъ, хороошеныйе ангельчики... Видишь какъ премудро? Что я былъ? мразь, пометь, а вышелъ и человйкъ, и жена у меня любимая, и дйтки... Вотъ мнй и хороню стало на душй-то, весело таково. Да и благодйтель-то мною доволенъ, да и я то радъ, вйдь мои дйтки-то, какъ ты думаешь? Вйдь жена то моя?.. Ну и дйтки стало быть мои... И таково мнй было хорошо въ ту пору, что хоть еще' контрактъ-бы заключилъ со старикомъ-то... И ужъ умомъ не сообразить, за что только Господь прогневался на старика? Сгорйлъ В'Ьдь! до тла сгорйлъ... Въ самой тотъ день, какъ пришолъ-то я, какъ обрадовался-то, —вътотъ самый день и сгорйлъ! Какъ сверкнули глаза старикашки! То есть такъ сгорйлъ, —ни нитки не осталось! Серебро —и то скипалось въ комки и перегорало, деньги, все, все въ прахъ въ одну ночь... Что вотъ съ премудростаю сделаешь? Обезумйлъ старикъ! „Въ острогъ тебя, это ты! Это ты за жену, что дйти безъ тебя родились..." Запряталъ меня’, добрая душа, въ тюрьму... Не ропщу, видитъ Богъ! Съ этакой бйды потеряешь разеудокъ. За жену? Я долженъ радоваться, а не поджигать... За что мнй за жену? Ведь у моей жены и дйти же мои, следовательно чтожь мне? Окромй какъ ручки у него, у благодетеля, целовать и делать нечего... Явно помутился стари чокъ, и Господь ему прости! И безъ ропота я высидйлъ въ заключенш мл oria лета... А какъ вышелъ я съ подозрйшемъ. то было у меня ужъ пять человйкъ детей, да трое умерло, жена сказывала... Старикъ все не оставлялъ, питалъ, дай Богъ ему райскихъ радостей, покоили... Что осталось отъ пожару, харчилъ на нее... Добрая душа... А простить не простилъ, прогналъ... Вотъ я и странствовали.. То тамъ, то сямъ; и везде мне Господь благодетелей посылали,.. И учителей... Много по моей спине палочья, да кулачья прошло.. Да и какъ-же? Безродный, да изъ острога? Этого человека и пустить страшно въ домъ... А они, благодйтели-то, хоть и били, а моими погаными трудами небрезгали.... Дай Богъ имъ веймъ пирога съ кашей.. Ну какже мне роптать-то? На кого жь мне жаловаться другъ ты мой, благородный господинъ!... Вотъ теперь хоть Родивонъ Иванычь, да нешто это не райская птица? Это есть мой защитники... Шесть рублей въ мйсяцъ, и харчи, беззубому старику, ведь это только ужь истинно ангельская доброта можетъ.. и я для него ни дня, ни ночи не знаю покою.. Вотъ теперь я съ тобой говорю, а ночь мне ни—ни... глазъ не сомкну, у меня тыщи дйлъ на рукахъ... А жена-то гдйжь ваша? А жена, само собой, при мужй-съ Т. е. при васъ? На моемъ содержанш, а моя жена, доложу вамъ, имйетъ въ себе большой умъ. Ей Господь за ея доброту, оченно много послалъ ума... Поэтому случаю она ужь со мной въ союзъ не вступила. Съ острожнымъ? Это даже

и по закону недозволяется должно быть.. Невступила. И чтожь? Дай Богъ ей здоровья, ребятамъ худой примйръ былъ-бы ежелибъ вступилато. Сами судите. И хорошо-ли это слышать: отецъ острожный? Вотъ она, —какъ имеетъ умъ, и ожесточилась противъ меня. Такъ меня и зоветъ острожнымъ, будто бы что я поджогъ, и денегъ ея стариковыхъ лишилъ.... И детямъ внушаетъ.... Какъ истинная мать... Ну я и не безпокою; пуще всего благодаренъ, что детей моихъ воспитала благородно, за это я ей все чисто, что есть отдамъ и посейчасъ отдаю все. Побывалъ я разокъ въ своемъ семействе, полюбовался... Старший сынъ ужь большой теперь, въ целовальники хочетъ, какъ меня обрадовалъ. „ —Вы, говорить, тятенька разбойство съ нашей фамилией сделали. Черезъ васъ мы все несчастные!" И довольно фундаментально доказалъ мои злодейства. Порадовался я. Далъ и ему Господь Богъ умъ значительный. И за это также мне благодарить надо. И благодаренъ... Такимъ-то вотъ тономъ старикъ говорилъ со мной еще покрайней мере часъ. Более несчастной и ужасной жизни мне неудавалось встречать никогда и, разставшись съ нимъ, я невольно подумалъ о томи, какими - какими иной разъ пргятными, ласковыми формами, не прикрывается горе и какъ стало быть много этого горя!

Г. Успенсюй.

Иллюминація.

(Изъ воспоминаний добровольца). I. Ночь была теплая и довольно светлая. Впереди виднелись огни турецкйхъ аванпостовъ; порой доносились оттуда неясные звуки человйческихъ голосовъ и лошадинаго ржашя. Въ нашей бригаде, стоявшей въ центре позицш, была полная тишина. Тишина эта чувствовалась еще, такъ сказать, осязательнее после довольно шумной офицерской пирушки въ палатке бригаднаго командира маюра Б —ва. Для одного изъ уТзжавшихъ въ Pocciio офицеровъ устроенъ былъ прощальный пикникъ и на немъ подгулявшая компашя порешила завтра, для окончательныхъ проводовъ, сделать иллюминацию. Все безъ исключешя офицеры, бывппе на пирушке, съ большою радостью согласились принять учате въ иллюминатци, такъ какъ ужасно соскучились, простоявши передъ тймъ чень долгое время въ полномъ бездййствш лицомъ къ лицу съ турками; а мнойе, кромй того, ни разу еще не были въ дйлй и жаждали поскорёе испробовать впечатлйшя боя. Решено было изъ охотниковъ отъ всей бригады составить роту въ 200 челов'Ькъ при полномъ составе офицеровъ, и этою ротою сделать нападеьпе на передовой турецкш шанецъ. Разсчитывали, что, въ случай удачи, главнокомандующий волей-неволей пошлетъ въ дйло резервы и мы, такимъ образомъ, крепко поколотимъ турокъ. Въ то время главнокомандующимъ не были довольны за его излишнюю осторожность и нерешительность, въ особенности pyccKie офицеры. Итакъ, была полная тишина. Не слышалось ни песень, ни шутокъ. Наскоро сформированная изъ охотниковъ рота расположилась несколько впереди позицш и тихо изготовлялась къ завтрашнему бою, кто чистилъ ружье, кто укладывалъ патроны въ сумку, кто переобувался,почти на вейхъ лицахъ заметно было тяжелое ожидаше. Въ ротй было десятка два добровольцевъ. Между ними можно было замйтить и отставныхъ русскихъ солдатъ, серьезныхъ, коренастыхъ. съ щетинистыми усами и съ длин-

ными, вместо бородъ, колючками, смотр'Ьвшихъ решительными богатырями; у нёкоторыхъ изъ нихъ виднелись на груди георпевскге и кавказеше кресты и разныя медали. Ирисутсыйе этихъ людей въ рот'Ь производило, впрочемъ, весьма ободряющее впечатлйшё. Невольно чувствовалось, что они въ самомъ сильномъ огнЬ будутъ стоять хладнокровно и неподвижно и тёмъ одушевлять не очень храбрыхъ. Были тутъ, между добровольцами, и ташя лица, который ни о чемъ не помышляли и, казалось, не вЬдали, что ожидаетъ ихъ на завтра, личности если и не темныя, то во всякомъ случай свойствъ неопредйленныхъ, попавппя въ Сербью и главными образомъ сюда, на позицйо, судьбами, извйстными развй одному создателю. Изредка кймъ-нибудь изъ нихъ произносилось крепкое русское словцо, неизвестно аю какой причине и неизвестно для кого предназначенное; чаще же всего слышалось: „момче—ракш!" Въ средй добровольцевъ, между прочими, было несколько человеки совсймъ еще мальчиковъ, 15—16 лйтъ. Грустно было смотреть на этихъ детей, сидйвшихъ и лежавшихъ на позицш накануне первой битвы. Въ ихъ глазахи ясно читалось томительное чувство ожидашя великаго въ жизни собьтя, ожидашя неизвйданныхъ еще впечатлйнш. Сосредоточенно-печально смотрятъ они на эго уейянное мир!адами звйздъ небо и ужь навйрное въ головы ихъ крадется мысль, что можетъ быть поелйдшй разъ въ жизни видятъ они эти звйзды, эти клочки облаковъ, это какъ нарочно такое славное сегодня небо. Быстро пробйгаютъ въ ихъ уме доропе образы и лица, незабвенныя сцены минувшаго времени... вспоминаются родныя семьи, отецъ, мать, сестренки, съ которыми мнойе изъ нихъ даже не простились, уйзжая въ Сербпо, въ тйхъ видахъ, что прощанье было слишкомъ тяжело. И многое другое вспоминалось этимъ отрокамъ, пока сонъ не смежилъ ихъ глазъ и не легъ рубежемъ между сегодняшнимъ днемъ, полнымъ тоски тревожныхъ думъ и опасенш, и завтрашнимъ, полнымъ удивлешя, геройства и славы... Прошло нйсколько часовъ. Огни костровъ стали потухать, дымились поСлйдшя головнй; невдалекй отъ нихъ, въ разныхъ мйстахъ, виднйлись неясный группы лежащихъ людей, завернувшихся въ шинели и казавшихся неподвижными. Все спало; лишь часовые расхаживали взадъ и впередъ и, тихо переговариваясь между собою, пытливо вглядывались вдаль при каждомъ подозрительномъ звукй. Далеко сзади, на неб'й, появилась розоватая полоска, въ воздухе почуялась предразевйтная свежесть. 11. Было условлено, что ротою охотниковъ командовать будетъ сами бригадный командиръ маБ оръ Б —въ. Кромй его, съ этой ротой должны были идти пять или шесть русскихъ офицеровъ и, между прочимъ, провожаемый въ Pocciio капитанъ Б —ти. На разеветй, выстроивъ роту, Б —въ сказалъ ей нйсколько воодушевляющихъ словъ. Впрочемъ, когда онъ говорилъ, можно было въ его глазахъ и въ тонй голоса, довольно минорномъ, прочитать, что отъ вчерашней рйшимости и храбрости очень мало осталось. Если бы кто изъ офицеровъ въ это время замйтилъ, что затйвается дйло, собственно говоря, не хорошее, предосудительное, и во всякомъ случай страшно рискованное, то Б —въ навйрное распустили бы роту по своими мйстамъ и не случилось бы того, что случилось .. Очевидно, онъ хотя смутно, а все же таки понимали это; ясное тому доказательство было въ минорномъ тонй его рйчи. Но... ужевйрно надо было тому быть, что не нашлось ни одного человйка, въ которомъ благоразум!е одержало бы верхъ надъ удалью и товарищескими желашемъ устроить иллюминацию отъйзжающему въ Pocciir капитану Б—ти. И надо было такъ случиться что этотъ самый господинъ Б —ти, на котором! въ нравственномъ отношенш лежитъ даже большая часть ответственности за описываемое мною дйло, чймъ на Б —вй, этотъ самый господинъ Б —ти по своими качествами ничуть не

ПЧЕЛА.

259