Rodnoe

12 Стали большой ученый, слыхалъ, какъ же-съ... Папашенька-то, слышали, прихворнулъ... съ полгода я въ вашихъ краяхъ то не былъ, а дѣла дѣлаемъ. Да заѣзжайте ко мнѣ, старику... на Московской, собственный домъ, съ балкономъ, а садъ на Волгу... большущій у меня садъ, въ пять десятинъ... Столбина всякій мальчишка знаетъ... Да какъ я радъ-то, — прямо душа почуяла своего. Сижу, слушаю разговоръ, приглядываюсь... — ну, что-то знакомое! въ лицѣ у васъ такое, какъ у папашеньки, когда помоложе былъ... Ахъ, Го споди!.. Надолго къ намъ-то изволите?.. — Надолго? Навсегда, Антропъ Кондратьевичъ... навсегда! — Вотъ это хорошо-съ! вотъ это славно-съ!.. Въ самый зачинъ весны, когда все поплыло, забурлило и зажурчало, дотащился Кочинъ до уѣзднаго городка. До усадьбы оставалось еще верстъ сорокъ. Какъ и раньше, когда гимназистомъ пріѣзжалъ на Пасху, рѣшилъ онъ переночевать и, напившись въ трактирѣ чаю, вышелъ на торговую площсдь. Было все то же — сутолока и грязь, снѣговая мура, навозъ, съ бурой водой колдобины, шлепающія ноги... — и сыпучій, немолчный гамъ мелочного торга. Но какъ все это переливалось въ его душѣ! Что за крылья!? Откуда пѣсни въ душѣ, и хочется сладко плакать, и итти, и итти бездумно, по вешней водѣ въ просторы... Лихіе пѣтушиные голоса, кобыльи зовы, грызь жеребцовъ и ржанье горячей крови, воробьиная гомозня въ пригрѣвахъ... — все куда-то зоветъ, поталкиваетъ и щекочетъ, и пробираетъ въ душевной глыби. А воздухъ! Нигдѣ неповторимый,—густой и топкій, и тонкій-тонкій, неуловимо!..