Vъѣzdъ vъ Parižъ

6 коврами, камины, канделябры, лампы. Дѣвственныя дамы полулежали на кушеткахъ, держали чашечки, отставивъ пальчикъ, устремивши взглядъ на кончикъ туфли, на потолокъ, на плечико сосѣдки; стояли томно у камина, откинувъ шейку, разглядывая на плечѣ повязку, закинувъ руки, вытянувъ въ шикарномъ жестѣ, — всѣ — въ прозрачныхъ платьяхъ, въ сквозныхъ рубашечкахъ, всѣ — съ голыми плечами, голыми ногами, голыми — чѣмъ можно, показывали бедра, груди, комбинэзоны, икры, мягкіе корсеты, ляжки, — ласкали, привлекали. Спальни манили тишиной уюта, сладкой силой, мощностью кровати, ея раздольемъ, приглашали возлечь на шелкѣ, на кружевахъ, на плюшѣ, розовато-серебристомъ; свѣтились полусвѣтомъ, голубоватой, розоватой тайной... Онъ прошелъ и спальни, и салоны; прошагалъ коврами, кружевами, черезъ фарфоръ, хрусталь и бронзу, не зацѣпивъ, не смявъ, безшумно. Рядами возносились на хрустальныхъ полкахъ бисквиты, торты, пирожки, пти-фуры. Раіп (Гёрісе’ы — бурыя ковриги, громоздились штабелями балокъ, дразнили миндалями, свѣжимъ срѣзомъ. Уголь, дурманный уголь, покоился въ хрустальныхъ вазахъ, полѣнья отражались зеркалами, золото сіяло по стѣнамъ, давило въ стекла. Тамъ и тамъ, куда ни глянешь, все искушало сладостью соблазна. Столики кафэ сіяли мраморомъ и мѣдью, флаконами съ цвѣтнымъ и сладкимъ. Лакеи, съ салфетками у локтя, у бедра, дремали на углахъ, на солнцѣ, отставивъ ногу, — набирались силы. Ряды и вѣера газетъ, журналовъ, — кричали со всего земного шара. По стѣнамъ, на крышахъ, орали вывѣски-плакаты. Бураевъ хорошо запомнилъ: стѣну изъ кирпича, въ потекахъ копоти, плакатъ подъ крышу, — по голубому полю блѣдная рука совала пальцемъ, книзу, — Нбіеі Вгабу. Прочелъ и усмѣхнулся: „вѣрно, броди... какъ разъІ“ Шелъ, какъ на парадѣ: всѣ на него смотрѣли. Мальчишка, разукрашенный шнурками, съ пачкой писемъ, шелъ передъ нимъ на пяткахъ, глазѣлъ, какъ на слона, шепталъ протяжно: — ОЬо... С}ие1 іуре!.. Забѣгалъ сбоку, любовался сзаду.