Izabrannыe razskazы

баетъ, меринъ весь въ дыму. Эхъ ты, ѣдятъ тебя мухи съ комарами. Панкратъ Ильичъ шелъ рядомъ, ѣдко курилъ, сладко ругался, было видно, что ругаться ему нужно: такъ, избытокъ силъ, И отъ всего его тулупа, валенокъ на кожаныхъ Подошвахъ, вкусной на вѣтру цьігарки, брани, становилось веселѣе. Онъ стегалъ иногда- сѣрую кобылу не по злости, а тоже для поощренія. Вечеръ-же надвигался, Все смутнѣй, сумрачнѣй, одиноче въ таломъ полѣ. Но когда совсѣмъ стемнѣло, дрогнули огоньки въ деревнѣ. Панкратъ Ильичъ сѣлъ въ свои розвальни, тронулъ рысью, черезъ четверть часа ѣхали уже длинною слободою, черезъ которую шло шоссе, спрашивали бабъ на крылечкахъ: — Эй, тетка, пустишь, что-ли, ночевать? : ѣ - И Съ одного крыльца, изъ, темноты, отвѣтили: — Заворачивайте. Сумрачно отдѣлилась женская фигура, зашлепала къ воротамъ. Они заскрипѣли. Панкратъ Ильичъ съ Ваней тронули лошадей во дворъ. Христофоровъ слѣзъ, путаясь, въ старенькомъ своемъ енотѣ, и слегка придерживая полы шубы, вошелъ въ сѣни. Въ Москву, что-ли? — спросилъ женскій голосъ, и рука отворила дверь изъ сѣней въ самую избу. — Въ Москву. Изба была опрятнѣе и больше тульскихъ и калужскихъ, въ общемъ то-же, все обычное, знакомое. Лучины, впрочемъ, Христофоровъ не видалъ давно. Теперь она горѣла чисто, жарко, въ желѣзномъ кольцѣ, и тараканъ суетливо бѣжалъ подъ нею. Но какая-то пустынность, словно нежилое вдругъ почувствовалось. Христофоровъ вспомнилъ, что такое-же ощущеніе было и на улицѣ:" будто полусонная деревня, и полупустая. Баба оказалась сѣрая, немолодая и худая. Дѣвочка выглядывала съ печки. Что-то одинокое и скорбное невидимо разлито въ воздухѣ. Въ Москву, значитъ, на лошадяхъ... вздохнула баба.