Pčela

Б ЪГУНКИ

Глава XV. Праздникъ. Деревенскш праздникъ— великое собьте; еще за неделю до праздника подымается беготня и хлопоты. —Бабы изъ дома въ домъ переб'Ьгаютъ, ищутъ дрожжей, корчагъ и всякого кухоннаго скарбу, спрашиваютъ у сосЬдокъ совета, какъ растворить тесто и стряпать разныя похлебки. Мужики собираются въ артели варить пиво, собираютъ посуду: чаны, ушаты, котлы, друпе отправляются за покупками, или ловить рыбу. Вся деревня на ногахъ. Ярко пылали костры на берегу р'Ьки Сяси кругомъ ихъ рисовались фигуры людей, ociiiщаемыя красноватыми отблесками отъ огней, картина была оживленная, —фигуры передвигались, какъ китайски! тГни отъ волшебнаго фонаря. То вдругъ подымется исполинская фигура и клонится къ земле, то обрисуется огромный ушатъ и исчезнетъ во мраке, или покажется длинный шестъ надъ огнемъ, за нимъ рука, за рукою выставится полная фигура человека и вдругъ исчезнетъ, останется только одинъ котелъ подъ костромъ, нависшш темною массою. Шумъ, разговоръ и крикъ ребятишекъ, которые то и Д'Ьло снуютъ между народомъ и отъ деревни къ берегу, а съ берега снова въ деревню. Степанъ переходилъ отъ костра къ костру, его везде подчивали теплымъ сусломъ и усердно просили откушать: но не сусло нужно было Степану, онъ искалъ Авдотью, удобнее не было случая повидаться наедине. Онъ былъ ув'Ьренъ, что Авдотья должна была придти къ тому костру, гд’Ь ея деверь былъ въ артели. Действительно скоро Авдотья явилась: но она такъ занялась дЪломъ и отвГдывагпемъ сусла, что нельзя было ожидать, чтобы скоро отстала отъ костра. Степанъ ушелъ въ тЬнь, чтобы его не было видно и на камень. Надо было иметь большое терпеше, чтобы хороший русскш часъ прождать на одномъ месте, не сводя глазъ съ костра, потому что какъ только отходили отъ костра человекъ, шаговъ на десять, исчезалъ во мраке и нельзя было его заметить и даже слышать шаговъ; шумъ покрывалъ все, а мягкш песокъ и трава скрадывали всякш звукъ, который раздается отъ поступи человека на твердомъ грунте. Но терпеше все преодолеваетъ; фигура Авдотьи отделилась отъ костра по тому направленно, где ждалъ Степанъ. Раба Божlя, тихо произнесъ Степанъ, когда Авдотья поравнялась съ нимъ. Ахти, съ нами крестная сила, вскрикнула Авдотья. Не бойся, это я, странникъ Божш, также тихо произнесъ Степанъ. Авдотья остановилась какъ вкопанная. Не бойся, раба Божlя, я съ тобою, ободрялъ ее Степанъ. Охъ Господи, какъ я напугалась. А чегобы, народъ везде ходить. Да воттфгоди, отвечала успокоившись Авдотья.

Грехи одолели и боишься всего; не даромъ сказано, —бегаетъ нечестивый не единому же гонящу, заметили внушительно Степанъ. Грешница я, великая грешница, Авдотья глубоко вздохнула. Нетъ греха, который-бы не покрыло милосерд!е Божlе, покаяше надо только принести. Я и то каюсь кажинный день. Каешься, а творишь тотъ же трехъ на каждый часъ. Какое можетъ быть покаяше на грешномъ Mipy. Боги не безъ милости; отъ насъ и на грешномъ Mipy приметь покаяше. Неразумное чадо, сама готовишь себе геену огненную и вечныя муки; ослепилъ васъ лукавый и всуе мудрствуете, обогащаетесь ложными толками никоновцевъ и готовите вечную погибель. Что-же мне делать, странникъ Божш? въ страхе спрашивала Авдотья. Въ трудахъ и подвигахъ, въ пустыне слезами омывать грехи свои, чтобы избавиться вечныя муки. Охъ, верно намъ бедными людями маяться и въ здешней жизни и въ будущей, отчаянно произнесла Авдотья. Врагъ васъ ослепилъ и не видите вы истиннаго пути ко спасешю, указываютъ тебе путь, а ты не хочешь послушать. Рада-бы послушать тебя, странникъ Божш, да ума не приложу. Не хочешь, сердце твое одервенело. Рада-бы всей душой, только научи меня, человекъ Божш. Иди жить въ пустыне. Какъ я пойду? -—■ Было-бы желаше, а Богъ вразумить. Не знаю, что завести делать мне грешнице. Иди, говорю тебе, въ пустыню, я тебе все устрою. Помилуй тебя Господь, на веки вечныя обяжешь, если устроишь меня неразумную. • Если ты меня послушаешь, устрою тебе келью и водворю тебя въ пустыне. Во всеми Гтебя послушаю, только избавь мою грешную душеньку отъ муки вечныя и огня геенскаго, съ этими словами Авдотья повалилась въ ноги Степану. Только тайными путями намъ дается спаcenie, я тебе все открою, но съ теми, чтобъ ты хранила тайну крепко и никому не открывала. Никому не открою, вотъ тебе истинный въ свидетели. Нетъ, ты поклянись душей своей, что ни кому не будешь разсказывать. Какъ-же это душей клясться? въ страхЬ и недоумЬнш спрашивала Авдотья. Клянусь душей моей, говори, чтобы не видать ей прощешя ни въ сей жизни, ни въ будущей. Авдотья молчала. Что-же ты? Страшно мне, больно ужасно. Погибай-же ты въ грехахъ своихъ! Помилуй меня, Божш человекъ, не оставь безъ помощи. Она повалилась въ ноги Степану. Сама не хочешь своего спасегпя, я что могу сделать? Вразуми меня, грешницу темную. Говорить тебе, поклянись душей. Охъ Господи не знаю, что завести делать, страшнехонько мне, смередушка моя приходить. Ну какъ знаешь. —■ Не оставь ты меня, во всемъ слушать буду тебя.

Клянись душей, что ты тайны не откроешь. Правду говорятъ, что тесенъ путь ко спасенпо. Что я заведу делать. Заслепили твои очи лукавый, клясться въ сохраненш тайны, ради твоего-же спасешя страшно, а не страшно отдаваться съ доброй воли врагу въ когти. Авдотья затряслась всемъ теломъ. Какъ я буду клясться душей, произнесла она замирающимъ отъ страха голосомъ. Говори за мной. Клянусь душой моей, чтобы не видать ей спасешя ни въ сей жизни, ни въ будущей, если я не сохраню тайны. Едва внятными голосомн, трепещущая отъ страха, произнесла клятву Авдотья. Теперь я тебе все открою. У меня есть въ лесу келья, где я въ подвигахъ провожу жизнь мою; въ той келье поселю тебя и пропитаю, а ты, не смущаемая м!ромъ, замолишь грехи твои и спасешься. На третш день праздника скажи своимъ, что идешь на богомолье въ Кириловъ, и ступай, добра съ собой не бери, пусть въ Mipy остается, а возьми въ котомочку необходимое для дороги. Какъ выйдешь за деревню, сверни на попову ниву и жди меня подъ Селифантьевымъ зогородомъ, я вечериной приду за тобой. Смотри-же тайпу сохрани и сделай такъ, какъ я сказывали, а не то не видать спасешя ни въ сей жизни, ни въ будущей. Ладно, сохраню. Смотри-же, сказали Степанъ и скрылся въ темноте. Авдотья бегомъ пустилась въ деревню. Насталъ .праздники. Еще до свету толпился народъ вокругъ часовни, свои деревенсше и гости съ окрестныхъ деревень покрывали всю нивку. Звони неболыпаго колокола раздавался и мешался съ говоромъ толпы. Появился Степанъ, все смолкло и началась служба. Земныхъ поклоновъ съ глубокими вздохами и возгласами: „Господи Incyce, Мать Пресвятая Богородица, Пресветлая Пятница, Зосимъ и Савватш, Фролъ и Лавръ, Медосш и Влайй“ и подобными, было положено безъ счету. Впереди всехъ гнусили протяжно и не внятно Степанъ, ему вторили Кузьма и еще два три человека, они перебивали други друга, перевирали слова, произносимый Степаномъ, отчего нельзя было разобрать, что они гнусили, да и не зачФмъ было; всякш творили молитву по своему. Отъ свечей было душно въ часовне. После двухчасовой службы двинулся крестный ходи, разобрали все образа изъ часовни и процесшя растянулась на четверть версты. На каждомъ перекрестке, у околицы, въ прогонахъ, на концахъ и по средине деревни процесшя останавливалась и народъ клали земные поклоны на востокъ, запади, сЬверъ и югъ. Къ полдню только кончилась церемошя и весь народъ разбрелся по домамъ обедать. Осеннш день коротокъ, не успели народи отобедать какъ наступили вечеръ, солнце клонилось уже къ западу и обливало золотистыми светомъ поля, подернутыя паутиной. Улица вся прудилась народомъ; местахъ въ трехъ были хороводы, звонкгя песни разносились изъ конца въ конецъ, на качеляхъ размахивались пестрые сарафаны, по средине играли въ рюхи и все это было окружено празднымъ народомъ, нолупьянымъ, стоявшимъ и глядевшимъ безъ всякой мысли на происходившее передъ глазами. Иногда только меткая острота или неловкое движеше играющаго возбуждали смехъ, подхватываемый толпой и переходящш въ гулъ, похожш на отдаленные перекаты грома. Бревна, завалены, и камни были обращены въ седалища. Хозяева съ важностью разсказывали

178

П ЧЕЛА.