Pčela

Изъ путевыхъ замѢтокъ

(ГлЬБА УСПЕНСКАГО). (Продолжеше). 11. Добрейший старичекъ. Войдя въ общую залу, добренькшстаричекъ, не утрачивая сарказма губъ, усердно, благоговейно и долго молился въ уголъ и, помолив шись, поклонился несколько разъ въ разныя стороны и потомъ сталъ въ отдельности отвешивать низкое и почтителыгГ.йппе поклоны, разными уважаемыми знакомыми, конторщику, буфетчику, (буфетъ были оченьскуденъ, кроме самовара, кучки папиросъ и двухъ-трехъ бутылокъ водки и наливокъ ничего на немъ не было) и т. д. при каждомъ поклоне присовокупляя „отцу и благодетелю I ', просто благодетелю, и„высоколепнейшему господину владетелю и т. д.“. Почтете, уважеше, благоговеше, изображаемый всею покорною фигурою и главное наискреннейшими нотами голоса, казалось переполняли сердце этого добренькаго человечка, но широкая, чертовская улыбка, невольно наводила на мысль, что тутъ что-то не таки... И что же это вы благороднейппй господинъ, не отдохнули-то? вновь засоболезновалъ онъ, когда мы уселись за чай... Хозяинъ сказали, что запираетъ! Запираетъ?.. Какая у человека доброта!.. Подивись-ко ты, обратился онъ къ буфетчику, сколь добръ и благороденъ наши владетель! Родивонъ Ивановъ? (разбойники хозяинъ). Кто же другой у насъ владетель есть?.. Чудакъ ты, Божья душа! Ну какое благородство, какъ умеете ценить добраго человека... Посуди это. Иванъ Иванычи Изотовъ npi’l;xa.in требуетъ нумеръ,— а нумеровъ нети .. Что жь онъ? Взяли вотъ, да и вытеснили ихъ!... Онъ указали на меня и прибавили: Ужь этотъ за хорошаго, за правильпаго человека,—ужь этотъ постоитъ!.. И деньги съ нихъ взяли, а вытеснили!.. Что жь это такое? подумали я, старикашка начинаетъ расточать похвалы (все теми же задушевными, раболепными голосомн) надувале, который взялъ съ меня деньги и надули, заставивъ уйдти, чтобы отдать номеръ другому. Я поглядели на старикашку какъ па плута или сумашедшаго. Да какъ же-съ? какъ бы понялъ меня, и отвечая словами на мой презрительный взглядъ, заговорили старикашка. Какъ же не умъ-съ и не благородство-съ? Ведь это надо как—кую иметь любовь къ человеку,—чтобъ напримеръ, взять, да этаки вотъ какъ съ вами... А это означаете, что человеки верный... Господину Изотову тесно, соседа вонъ! Потому господинъ Изотовъ обстоятельный человеки, помочь его сиротами... Видели у него тамъ девицы одиношя?.. Ну помогаете... Такого человека надобно, уважить. Это и ви законе сказано. И онъ взглянули на меня совершенно свинцовыми глазами. Не понимали я старикашку. А хорошо торгуете Родивонъ Иванычи? спросили я. Вотъ какъ Господь ему дали, —что не надо лучше! Господь батюшка, Отецъ Всевышшй, —

очень награждаете страдателей... Радивонъ Иванычъ-то въ остроге, ангелъ ты мой небесный, ровно десять лети пробыли, —да-а! за y6ieme!.. Матушка!.. Легко-ли невинно-то пострадавшему?.. Вотъ Господь-то ему и далъ... Я подчиненный, я целый день въ навозФ, въ гоньбе, иной день и крохи не видишь а радуюсь Господнему произволешю! Стало быть ужь свыше это... А какъ же?.. И какой ему Господь далъ умъ —Боже милостивый!.. И сердце... Ну ужь, перебилъ я его, какое у вашего Радивона Ивановича сердце, онъ показался мне чистыми разбойникомн... И-и-и! взглянувъ на меня съ внезапно мелькнувшей улыбкой, проговорили онъ почти съ испугомъ... Что вы сказали! какое слово!.. Родивонъ-то Иванычъ? —Да это купель целебная?.. Какъ же!.. Теперича бедные крестьяне нипре, придутъ къ нему—„дай! дай!" то соли, то хлФбушка, то деготьку... „Возми!“ (это слово онъ сказали съ наивностью дитяти) возми, говорить—и даете! все даете, только увспроси у него съ чистымъ сердцемъ, все дастъ!.. По полугоду доверяете, — (протянулъ онъ) вотъ что я тебе скажу-у! Где-же туте разбойники?.. Все у него по книгами пишется, все цифрами, всякая пещинка, чужаго не надо ему, —и берета все... СЬномъ- берете, яйцами беретъ, всеми получаете, —что у крестьянина есть —ни чФмъ не пренебрегаетъ и не гневаетъ Господа. «Давай, говорить, милый мой, дорогой, все тащи, вынимайко, что тамъ?.. „Луки! -давай! —Да немного... Давай, все зачтется... все!.. Вотъ какъ деликатно... А ужь чисто, какъ ужь чисто идетъ въ разсчетахъ, какъ облупленное яичко!.. Вотъ тебе разрежь меня на месте, ежели на ноготь солгали! Вотъ какой человеки!... Это кто же остается облупленными яичкомъ? Глаза у него опять стали изъ черныхъ свинцовыми и угломъ ядовитыхъ губъ онъ проговори лъ; А это по окончаши разсчета... То есть дело то выходите очень чистое... какъ облупленное яичко... Благородно, то есть ужь очень дело то идетъ!.. —Да вы смеетесь! не вытерпели я... Вы сами считаете его за разбойника... Зачемъ это вы все Бога-то путаете? Я то смеюсь? Да околеть мне, ежели я посмею! Господь тебя помилуй? Что ты? Да кто я? Червь ползаюшдй, —и я дерзну? Ведь я мразь!.. Посуди ты сами... Да благодетеля-тоя своего буду?.. И-и-и, что только сказали! Онъ меня питаетъ, онъ меня упокоиваетъ, —да я буду Господа Бога гневить?.. Старикашка сталъ молится на образъ... Мы что? заговорили онъ опять, усевшись противъ меня. Мы все въ руцГ Божш... И за все мы должны быть благодарны... И вотъ я благодарю, потому Господь всю жизнь мою сохраняли меня и наставляли... И я помню это... Что я такое? Не было, ангелочекъ, у меня ни отца ни матери... Какая-то должно быть проклятая собака меня подкинула... Истинно собака, —нечто мать таки можетъ? Песъ только таки делаете, —а не мать! (гневныя ноты вдругъ зазвучали въ его голосе и жестокая злость сверкнула въ глазахъ)-.. Такъ я и полагаю, что я отъ пса рожденъ, отъ сквернаго, но въ человеческомъ образе... Подкинули меня этотъ песъ прямо въ лужу, въ канаву, напримеръ, ангелъ ты мой великолепный, следовательно чтобы я издохъ напримеръ... Анъ Господь-то и непопу стили... Старики опять встали и помолился. Анъ матушка моя, — и спасенъ я Господомъ сталъ!.. Вотъ где премудрость-то! И поглядите, какъ все вышло. Ямщикъ (въ то время

не было еще машинъ и въ помине) первый богачи по тракту, семь разъ возилъ Императора, медаль имеете; вотъ онъ, богачь-то этотъ и найди меня въ луже, сжалился и взялъ... Ну какъ же мне Господа-то непрестанно не помнить? Подумайко, бросили меня дитя малое въ’лужу; свинья бы съела, грязью бы захлебнулся... Слезы вдругъ покатились у него градомъ, по длинному ядовитому носу, по сморщенными злою улыбкой щеками. Онъ замолкъ, разслабъ. Вдругъ мне стало ясно, что это глубоко несчастный человеки, что онъ такъ обиженъ, и должно быть такъ придавленъ неправдой, что и самое негодоваше свое на всГхъ и на вся, можетъ высказывать только въ самой приниженной, самой ласковой форме. МнФ вдругъ стало его ужасно жаль... Слезы хлынули изъ глазъ его такъ внезапно, такъ обильно, что казалось онъ и самъ были изумленъ этимъ явлешемъ, потому что употребляли все силы, чтобы остановить ихъ, подавить этотъ приливъ горя: онъ глотали, буквально глоталъ рыдашя, рвавппяся наружу и даже губы стискивали, какъ бы глотая громадные куски. При такихъ усшпяхъ старику действительно удалось овладеть собою необыкновенно скоро. Точно онъ завернули кранъ, изъкотораго полились слезы, и лице, хотя еще и мокрое, вновь приняло обычное фалыпиво-неискренное выражеше. Попали я, по Господнему повелФшю, къ хорошему человеку... То-то заботился-то обо мне благодетель, дай ему Боги царство небесное! Что я? Сирота, выбросокъ,- —что онъ? Богачи, капиталисте, (что серебра, что имущества, жемчугу, и-и! Боже милосердый), —мало-ли человеку заботъ, эдакому-то основательному-то? А и то онъ, милосердая душа, помнили обо мне, прlучалъ кн делу, училъ разуму.. Съ шести лети, другъ любезный я ужь и дровецъ принесу, и полы подмету и печку истоплю, и свиней пасу,—да-а!... Вотъ какъ благодетель-то старался для пользы моей! Чтобъ я узналъ безъ него? Голодная смерть, одно!.. А онъ меня наставили и вразумили... И дай ему Господи, чтобъ ему могилка была легка!.. Били онъ меня много, —а почему? На пользу! Безъ этого нельзя! Какъ я отъ пса рожденъ, то и характеръ у меня псиный, сабачш былъ,—безъ палки ничего-бы не было... И били! И дай Боги за это царствте небеснаго! И голодомъ морили, въ холодную конюшню запирали, —и это все отъ добраго сердца. Сколько вамъ было летъ-то? Какъ въ конюшню-то запирали? - Да. Седьмой годокъ, ангелъ ты мой, седьмой, ужи я въ ту пору былъ вполне мужчина... каKie года!.. И характеръ ужи во мне явствовали безобразный, вотъ благодетель-то и принялся искоренять его... Истинный мой отецъ... вотъ какъ я скажу... Право, неужели вы все это не лжоте, то есть, что хвалите, восхищаетесь этими отцами? ведь неправда это, ведь это жестоше все люди? ВФдь вы такъ думаете? Не правда-ли? Ни во веки вековъ! Позволяется-ли нашему брату этакъ дерзко понимать? ахъ, вы господинъ благородный! Нешто это есть жестокость, коль скоро сироту берутъ поди свой кровь и учатъ уму разуму? Вы позвольте мне досказать дальше, что за человеки... Это вашъ благодетель-то? БлагодФтель-то-съ, да-съ... По вступленш моемъ въ возрасте... (и что только за умъ у него!..) по вступленш въ возрасте дФлаетъ онъ запись такъ, чтобы быть мне у него въ работникахъ до двадцати пяти летняго возраста. Коль скоро онъ мне сделали столько благодеяшй,

258

ПЧЕЛА.