Rodnoe

82 нилычу возить мѣдь въ мѣшочкѣ, банную мелочь. И дивился: сколько ихъ, останавливающихся подъ окошками! И раньше захаживали въ Ключевую проходомъ и получали хлѣба, а теперь стали чаще и больше ходить. Приходили старухи въ выгорѣвшихъ платочкахъ на трясущихся головахъ, безъ лица,—такъ, коричневыя, сморщенныя пятна. Приходили старики такіе, что вѣтромъ качало, приходили ребятишки. Пестрые лохмотья, рваные бурые кафтаны, заплаты, отъ которыхъ пахло задохнувшейся бѣднотой. Шли съ округи, шли изъ далекихъ мѣстъ. Приходили погорѣвшіе, совали въ окошки истрепанныя бумажки. Гуськомъ тянулись слѣпцы, Богъ ихъ знаетъ, — слѣпые ли, такъ ли, непристроившійся, загулявшій народъ. Стояли прямые, смотрѣли въ темную пустоту деревянными лицами. Сколько всякихъ! Ползла на Данилу Степаныча рваная сила ихъ, узнавшая, что даютъ деньгами безъ отказа. Приходилъ, вродѣ какъ дурачокъ, Ленька Червивый, раскладывался на лужайкѣ, у погреба, доставалъ бутылочку съ бурой мазью и начиналъ растирать покрытую язвами ногу. Содрогнулся даже Данила Степанычъ, когда узналъ, что томлеными червями растираетъ Алешка ногу, потому и звали его — Червивый. Часто видалъ его Данила Степанычъ у монастыря: сидѣлъ Алешка у главныхъ воротъ на травкѣ и показывалъ свою ногу. Говорили, что ушелъ онъ изъ дому изъ-за тяжелаго духу, жилъ по сараямъ и добывалъ ногой пропитаніе. Всѣхъ пріючала Арина, давала хлѣба, протягивала изъ окошка ломоть и никогда не смотрѣла, кто тамъ, слушая два голоса,—тотъ, что шелъ съ воли, и другой, что говорилъ въ ней: дай, не смотри. Приходили силачи-парни въ драныхъ картузахъ, съ буйными лицами, съ налитыми глазами, пропойные, съ пустыми корзинами и взглядами исподлобья, гудѣли: — Баушка Арина, подай хлѣбца проходящему! И къ нимъ протягивалась рука ея.