Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

138 густѣйшія дебри, о которыхъ еще въ XVII столѣтіи составители писцовыхъ книгъ выражались, что ихъ „мѣрять не мочно, для того, что по горамъ лѣсъ частникъ*. (Перетятк. I. 312. II. 221). Восторженный тонъ Нижегородской лѣтописи, когда она восхваляетъ Юрія Долгорукаго за то, что онъ „поганую мордву отогналъ и жилища и зимницы ихъ разорилъ", свидѣтельствуетъ о тяжкихъ трудностяхъ совершеннаго имъ подвига. Не города, не села, ни даже деревни опредѣляли въ ХШ вѣкѣ полубродячее тюркофиннское населеніе, а именно вотъ эти „тверди", въ которыя каждый родъ превращалъ свою звѣроловную зимницу для защиты и отъ людей, и отъ дикихъ звѣрей. Исторія лѣсныхъ тюркофинскихъ племенъ дышетъ роковымъ упрямствомъ дикарскаго индивидуализма. Неспособность цементироваться въ народъ погубила ихъ. Въ XIII вѣкѣ они еще стояли на точкѣ той роковой разъединенности, изъ которой напиравшіе на нихъ славянскіе сосѣди, кривичи и вятичи, давно вышли. И теперь неутомимо обрабатывали ихъ сначала въ порядкѣ племенного натиска и (можетъ быть) мирной массовой иммиграціи, а съ XII вѣка уже въ порядкѣ государственнозавоевательномъ. Въ результатѣ экономическаго разоренія южной Руси въ концѣ XI вѣка („все тоще нынѣ видимъ, нивы поростъше звѣремъ жилища быша", — Лавр. сп. подъ 1103 г.) началось политическое выцвѣтаніе Кіева, центръ тяжести сталъ перемѣщаться съ Днѣпра на Оку и Волгу. Новые великіе князья, ростово-суздальскіе, со столомъ во Владимірѣ, устремились лѣпить центральную славянофинно-тюркскую Русь, распространяя ее на сѣверовостокъ, который тогда слылъ „Бѣлою Русью*. (Перетятковичъ. I. 67). Не съ радости напрягали они усилія къ движенію, удалявшему ихъ отъ Днѣпра и Европы: Юрій Долгорукій „основалъ престолъ свой въ Бѣлой Руси*, „видя себя Русской земли совсѣмъ лишена'*, и принялся