Bogomolьe

112 Улицы въ мягкой травкѣ, у крылечекъ „просвирки14 и лопухи, по заборамъ высокая крапива, — какъ въ деревнѣ. Досчатые переходы заросли по щелямъ шелковкой, такой-то густой и свѣжей, будто и никто не ходитъ. Домики все веселые, какъ дачки — зеленые, голубые; въ окошкахъ цвѣтутъ гераньки и фуксіи и стоятъ зеленыя четверти съ настоемъ изъ прошлогоднихъ ягодъ; занавѣски вездѣ кисейныя, висятъ клѣтки съ чижами и канарейками, — и все скворешники на березахъ. А то старая развалюшка попадется, окна доской зашиты. А то — каменный, облупленный весь, трава на крышѣ. Сады глухіе, съ гвоздями на заборахъ, чтобы не лазили яблоки воровать; видно зеленыя яблочки и вишни. Высоко змѣй стоитъ, поблескиваетъ на солнцѣ, слышно — трещитъ трещеткой. И отовсюду видно розоватую колокольню-Троицу: то за садомъ покажется, то изъ-за крыши смотритъ — гуляетъ съ нами. Взглянешь, — и сразу весело, будто сегодня праздникъ. Всегда тутъ праздникъ, словно онъ здѣсь живетъ. Анюта устала, хнычетъ: — Всѣ животики, бабушка, подвело... въ харчевенку бы какую. .1 А Домна Панферовна ее пихаетъ: вызвалась — и иди! И Ѳедя безпокоится. Въ лѣсу-то разошелся, а тутъ, на посадѣ, и заробѣлъ: — Ну, какъ я, босой, да въ хорошій домъ? Только я васъ свяжу, въ страннопріимную пойду лучше. Ноги у него въ ссадинахъ, сапоги ужъ не налѣзаютъ, да и нечему налѣзать, подметки отлетѣли. А мнѣ къ Аксенову хочется, къ игрушкамъ. И Антипушка говоритъ, — надо ужъ добиваться, Трифонычъ-то хвалилъ: и обласкаетъ, и „Кривую“ хорошо поставимъ, и за добришко-то не тревожиться, не покрадутъ въ знакомомъ мѣстѣ. Горкинъ ужъ и не говоритъ ничего, усталъ. Прошли какую-то улицу, вотъ Домна Панферовна сѣла на травку у забора и сипитъ, — горло у ней засохло: