Bogomolьe

123 ндй посудой торговали они... имя ихнее старинное, домъ у нихъ до француза еще былъ, и теперь стоитъ. Тутъ старикъ — хвать его за плечо, погнулъ къ землѣ, и подъ телѣжку подтаскиваетъ: — Ну, такъ-гляди, чего тамъ мѣчено... разумѣешь?. . Тутъ и всѣ мы полѣзли подъ телѣжку, и старикъ съ нами туда забрался, ерзаетъ, будто маленькій, по травѣ, и пальцемъ на задней „подушкѣ" тычетъ. А тамъ, въ черномъ кружочкѣ, выжжено — А. — Что это — говоритъ — тутъ мѣчено .. . азъ? — Азъ... — Горкинъ говоритъ. — Вотъ это — говоритъ — я самый-то и есть, азъ-то... надо принять во вниманіе! И папаша мой тутъ — азъ! А-ксе-новъ! На-ша телѣжка!!. Вылѣзли мы изъ-подъ телѣжки. Старикъ краснымъ платкомъ утирается, плачетъ словно, смотритъ на Горкина и молчитъ. И Горкинъ молчитъ, и тоже утирается. И всѣ молчимъ. Что же онъ теперь съ нами сдѣлаетъ, — думаю я, — отниметъ у насъ телѣжку? И еще думаю: кто-то у него укралъ телѣжку, и она къ намъ попала?.. И потомъ говоритъ старикъ: — Да-а .. . надо принять во вниманіе . .. дѣла Твоя, Господи! И Горкинъ тоже, за нимъ: — Да-а... Да что жъ это такое, ваше степенство, выходитъ?. . — Господь!.. — говоритъ старикъ, — Радость вы мнѣ принесли, милые... вотъ что. А внукъ-то мой давеча съ вами такъ обошелся... не объѣзженъ еще, горячъ. Ба-тюшкина телѣжка! Онъ эту сторону въ узоръ рѣзалъ, а я ту. Мнѣ тогда, пожалуй, и двадцати годовъ не было, вонъ когда. И мѣту я прожигалъ, и клеймило цѣло, старинное наше, когда еще мы посуду рѣзалипромышляли. Хорбмъ-то этихъ въ поминѣ не было. Въ