Izabrannыe razskazы

матери: „подаю тебѣ знакъ*. Мать снова заснула. Ты же встала и прошла въ предутренней росѣ къ серебряному пруду, — къ той ветлѣ, гдѣ сидѣла съ нимъ. Тамъ, подойдя, ты бросилась въ свѣтлую водную глубину. Она приняла тебя, и ты погибла. Мать же продолжала дремать въ •странномъ снѣ, какъ бы зачарованная. Когда проснулась, то сразу все поняла и ринулась искать тебя. Нашла твой бѣлый платочекъ у омута и остановилась какъ вкопанная”. XXVIII Любовь и смерть. Анюты были для Аграфены какъ бы сномъ. Но и протирая глаза не могла она не убѣдиться, что все это на самомъ дѣлѣ. Мужики сбѣжались, съ лодки достали багромъ трупъ Анюты. Прибѣжалъ батюшка; охалъ, утѣшалъ, но Аграфена не слушала. И не могла плакать. То, что наполняло ее, не равнялось слезамъ, а стояло за горизонтомъ человѣческихъ словъ и чувствъ. Два дня лежало тѣло Анюты у матери. Она сидѣла съ нимъ рядомъ, молчала и не пускала никого. Ей казалось, что сейчасъ она знаетъ нѣчто, чего сказать никому нельзя и чего все равно никто не пойметъ. Блѣдный, же взоръ покойницы, быть можетъ, понимаетъ. Такъ сидя, она смотрѣла, какъ нѣсколько дней назадъ, когда Анюта была еще больна. Тайна ихъ нѣмого разговора осталась между ними. Потомъ надо было хоронить. Священникъ отказался. Аграфена отнеслась къ этому равнодушно. На краю кладбища, за оградой, вырыли могилу. Туда, безъ креста сверху, легла Анюта. Мать собственными руками засыпала надъ ней землю, вырубила изъ бѣдныхъ березъ два стволика, въ бѣлой естественной одеждѣ, сбила крестомъ и водрузила. На него повѣсила малый вѣнокъ. Затѣмъ долго ходила ища дубовыхъ вѣтвей. Нашедши, прибавила туда рябины и повѣсила также. Рябина алѣла вѣчной кровью на зелени дуба. Это нравилось Аграфенѣ. И еще нравилось — старый святой обычай насыпать зеренъ скромныхъ на гребень могилы и давать