Lѣto gospodne : prazdniki

78 ряду. Весело глазамъ: все пестро. Куличи и пасхи въ розочкахъ, безъ конца. Крашеныя яички, разныя, тянутся по столамъ, какъ нитки. Возлѣ отца огромная корзина, съ красными. Христосуются долго, долго. Потомъ ѣдятъ. Долго ѣдятъ и чинно. Отецъ уходитъ. Уходитъ и Василь-Василичъ, уходитъ Горкинъ. А они все ѣдятъ. Обѣдаютъ. Уже не видно ни куличей, ни пасочекъ, ни длинныхъ рядовъ яичекъ: все съѣдено. Земли не видно, — все скорлупа цвѣтная. Дымятъ и скворчатъ колбасники, съ черными сундучками съ жаромъ, и все шипитъ. Пахнетъ колбаской жареной, жирнымъ рубцомъ въ жгутахъ. Привезенный на тачкахъ ситный, великими брусками, съѣденъ. Землекопы и пильщики просятъ еще подбавить. Привозятъ тачку. Плотники вылѣзаютъ грузные, но землекопы еще сидятъ. Сидятъ и пильщики. Просятъ еще добавить. Съѣденъ молочный пшенникъ, въ большихъ корчагахъ. Пильщики просятъ каши. И — каши нѣтъ. И послѣднее блюдо студня, черный великій противень, — нѣтъ его. Пильщики говорятъ: будя! И розговины кончаются. Слышится храпъ на стружкахъ. Сидятъ на бревнахъ, на штабеляхъ. Василь-Василичъ шатается и молитъ: — Робята... упаси Богъ... только не зарони!.. Горкинъ гонитъ со штабелей, отъ стружекъ: ступай на лужу! Трубочками дымятъ на лужѣ. И все—трезвонъ. Лужа играетъ скорлупою, пестритъ рубахами. Паръ отъ рубахъ идетъ. У высоченныхъ качелей, къ саду, начинается гомозня. Качели праздничныя, поправлены, выкрашены зеленой краской. Къ вечеру тутъ начнется, придутъ съ округи, будетъ азартъ великій. Ондрейка вызвалъ себѣ подъ-пару паркетчика съ Зацѣпы: кто кого? Василь-Василичъ, съ выкаченнымъ, напухшимъ глазомъ, вызываетъ: — Кто на меня выходитъ?.. Давай... скачаю!.. — Вася, — удерживаетъ Горкинъ, — и такъ качаешься, поди выспись.