Lѣto gospodne : prazdniki

96 встанемъ на колѣнки, ты и пошопчи въ травку: „и тебѣ, мати-сыра-земля, согрѣшилъ, молъ, душой и тѣломъ". Она те и услышитъ, и спекаешься во грѣхахъ. Всѣ ей грѣшимъ. Выростешь — узнаешь, какъ грѣшимъ. А то бы рай на землѣ то былъ. Вотъ Господь завтра и посѣтитъ ее, благословитъ. А на Духовъ День, можетъ, и дожжокъ пошлетъ... божью благодать. Я смотрю на сѣрую землю, и она кажется мнѣ другой, будто она живая, — молчитъ только. И радостно мнѣ, и отчего-то грустно. Сходится народъ къ обѣду. Въѣзжаетъ на дрожкахъ Василь-Василичъ, валится съ нихъ, — и прямо подъ колодецъ. Горкинъ ему качаетъ и говоритъ: „нехорошо, Вася. . . негодится". Онъ только хрипитъ: „взопрѣлъ!" Встряхивается, ерошитъ рыжіе волосы, глядитъ вспухшими, мутными глазами, утирается краснымъ платкомъ и валится на дрожки. Говоритъ, мотаясь: „въ ты-щи мѣстовъ надоть ... й-ѣду-у!“ Кричатъ отъ воротъ — „хозяинъ!" Василь-Василичъ вскакиваетъ, швыряетъ картузъ объ дрожки и тянетъ изъ пиджака книжечку. Кричитъ: „тверрдо стою, мо...гу!“ Ему подаютъ картузъ. Въѣзжаетъ верхомъ отецъ, „Кавказка" въ мылѣ. — Косой здѣсь? — спрашиваетъ отецъ и видитъ Василь-Василича. — Да гдѣ тебя носило — поймать не могъ? — Все въ п-рядкѣ, будь-п-койны-съ . . . тыщи мѣстовъ изъѣздилъ! — кричитъ Василь-Василичъ и ерзаетъ большимъ пальцемъ по книжечкѣ, но грязные листочки слиплись. Тамъ какія-то палочки, кружочки и крестики, и никто ихъ не понимаетъ, только ВасильВасиличъ .