Kniga Іюnь : razskazы

— 19 третьяго этажа. Она представляла себѣ, что она сама лежитъ въ гробу и какъ бы дублировала консьержа въ его великолѣпной центральной роли. — Цвѣты и слезы, — шептала она.— Цвѣты и слезы, а намъ, покойникамъ, уже ничего не нужно. Всплакнули старушонки изъ перваго этажа. Онѣ вообще бѣгали на всѣ похороны, потому что это было для нихъ самое интересное бытовое явленіе, такъ сказать — къ вопросу дня. Вдова Витру видѣла всю эту печаль и благоговѣніе передъ ея мужемъ, слышала никому непонятныя, таинственныя и мудрыя латинскія слова, которыя говорилъ кюре ему, мосье Витру. И когда церковный швейцаръ, дирижируя парадомъ стукнулъ булавой и сталъ медленно, очередью, пропускать присутствующихъ для выраженія соболѣзнованія, и десятки рукъ протянулись къ ней и къ ея коренастымъ сыновьямъ Пьеру и Жюлю, чтобы пожать ихъ руки въ черныхъ фильдекосовыхъ перчаткахъ, новыхъ и скрипучихъ, — она вдругъ заплакала, громко, искренно и горько. Она плакала о своемъ мужѣ, величественномъ и гордомъ, увѣнчанномъ безсмертными цвѣтами, о „мосье Витру“, передъ которымъ всѣ такъ благоговѣйно склоняются и благодаря которому такъ почтительно жмутъ ея фильдекосовую руку. Она плакала о мосье Витру, гордилась имъ и любила его. И когда, послѣ похоронъ, набившіеся въ ея тѣсную квартирку родственники отдыхали и закусывали со вздохами, но и съ аппетитомъ — что, молъ, подѣлаешь? Онъ ушелъ въ лучшій міръ, а мы должны все-таки питаться, чтобы подольше продержаться въ этомъ, худшемъ... Тогда вдова Витру, наливая кофе, сказала: — Мой бѣдный Андре часто говаривалъ: „кофе надо пить очень горячій и съ коньякомъ". Изреченіе было не Богъ вѣсть какой мудрости, но 2*