Lѣto gospodne : prazdniki

131 дамскіе, сапожки. Уши обвязаны платочкомъ, и такъ туго, что рыжая бородка торчитъ прямо, словно она сломалась. Уши у него отмерзли, — „собаки ихъ объѣли", — когда спалъ на снѣгу зачѣмъ-то. Онъ, должно быть, и голосъ отморозилъ: пищитъ, какъ пищатъ мышата.-Всѣмъ его очень жалко. Даже кучеръ его жалѣетъ: — Пискунъ, ты, Пискунъ... пропащая твоя головушка! Онъ сидитъ тихо-тихо и ѣстъ пирожокъ надъ горстью, чтобы не пропали крошки. — А Пискунъ кто? — спрашивалъ я у няни. — Былъ человѣкъ, а теперь Пискунъ сталъ. Изъ рюмочекъ будешь допивать, вотъ и будешь Пискунъ. Рядомъ съ нимъ сидитъ плотникъ Семенъ, безрукій. Когда-то качели ставилъ. Онъ хорошо одѣтъ: въ черномъ хорошемъ полушубкѣ, съ вышивкой на груди, какъ елочка, въ розовыхъ съ бѣлымъ валенкахъ. Въ цѣлой рукѣ у него кулечекъ съ еловыми свѣжими кирпичиками: мнѣ подарокъ. Правый рукавъ у полушубка набитъ мочалой, — онъ охотно даетъ пощупать, — стянутъ натуго ремешкомъ, — „такъ, для тепла пристроилъ!" — похожъ на большую колбасу. Руку у него „Антонъ съѣлъ". — Какой Антонъ? — А такой. Докторъ смѣялся такъ: зовется „Антонъ огонь". Ему завидуютъ: хорошо живетъ, отъ хозяина красную въ мѣсяцъ получаетъ, въ монастырь даже собирается, на спокой. Дальше — блѣдная женщина съ узелкомъ, въ тальмѣ съ висюльками, худящая, страшная, какъ смерть. На колѣняхъ у ней мальчишка, въ пальтишкѣ съ якорьками, въ сѣренькой шапочкѣ ушастой, въ вязаныхъ красныхъ рукавичкахъ. На его синихъ щечкахъ розовыя полоски съ грязью, въ рукѣ дымящійся пирожокъ, ■ 9*