Lѣto gospodne : prazdniki

29 Ржутъ по конюшнямъ лошади, бьютъ по стойламъ. Это всегда — весной. Вонъ ужъ и коновалъ заходитъ, цыганъ Задорный, страшный съ своею сумкой, — кровь лошадямъ бросать. Ведетъ его кучеръ за конюшни, бѣгутъ поглядѣть рабочіе. Меня не пускаетъ Горкинъ: не годится на кровь глядѣть. По завѣянному снѣжкомъ двору бродятъ куры и голуби, выбираютъ просыпанный лошадьми овесъ. Съ крышъ уже прямо льетъ, и на заднемъ дворѣ, у подтаявшихъ штабелей сосновыхъ, начинаетъ копиться лужа — вѣрный зачинъ весны. Ждутъ ее — не дождутся вышедшія на волю утки: стоятъ и лущатъ носами жидкій съ воды снѣжокъ, часами стоятъ на лапкѣ. А невидные ручейки сочатся. Смотрю и я: скоро на плотикѣ кататься. Стоитъ и Василь-Василичъ, смотритъ и думаетъ, какъ съ ней быть. Говоритъ Горкину: — Ругаться опять будетъ, а куда ее, шельму, дѣнешь! Совсюду въ ее текетъ, такъ ужъ устроилось. И на самомъ-то на ходу... передки вязнутъ, досокъ не вывезешь. Опять, лѣшая, набирается!.. — И не трожь ее лучше, Вася... — совѣтуетъ и Горкинъ. — Споконъ вѣку она живетъ, такъ ужъ ей тутъ положено. Кто ее знаетъ... можетъ, такъ, ко двору прилажена!.. И глядѣть привычно, и уточкамъ разгулка... Я радъ. Я люблю нашу лужу, какъ и Горкинъ. Бывало, сидитъ на бревнышкахъ, смотритъ, какъ утки плещутся, плаваютъ чурбачки. — И до насъ была, Господь съ ней... о-ставь. А Василь Василичъ все думаетъ. Ходитъ и крякаетъ, выдумать ничего не можетъ: совсюду стекъ! Подкрякиваютъ ему и утки: так-так... так-так... Пахнетъ отъ нихъ весной, весеннею теплой кислотцою. Потягиваетъ изъ-подъ навѣсовъ дегтемъ: мажутъ тамъ оси и колеса, готовятъ выѣздъ. И отъ согрѣвшихся штабелей сосновыхъ острою кислотцою пахнетъ, и отъ сараевъ старыхъ, и отъ лужи, — отъ спокойнаго стараго двора.