Lѣto gospodne : prazdniki

3.1 санки, и дугу выбираютъ тонкую, и легкую сбрую, на фланелькѣ. „Кривая" стоитъ и дремлетъ. Она широкая, темногнѣдая съ просѣдью; по раздутому брюху — толстыя, какъ веревки, жилы. Горкинъ даетъ ей мякиша съ горкой соли, а то не сдвинется, прабабушка такъ набаловала. Антипъ самъ выводитъ за ворота и ставитъ головой такъ, куда намъ ѣхать. Мы сидимъ съ Горкинымъ, какъ въ гнѣздѣ, на сѣнѣ. Отецъ кричитъ въ форточку: „тамъ его Антонъ на руки возьметъ, встрѣтитъ... а то еще задавятъ'." Меня, конечно. Весело провожаютъ, кричатъ — „теперь рысаки держись!" А Антипъ все не отпускаетъ: — Ты, Михайла Панкратычъ, ужъ не неволь ее, она знаетъ. Гдѣ пристанетъ — ужъ не неволь, оглядится — сама пойдетъ, не неволь ужъ. Ну, часъ вамъ добрый. "Ѣдемъ, постукивая на зарубкахъ,—трах-трах. „Кривая" идетъ ходко, даже хвостомъ играетъ. Хвостъ нейя рѣденькій, къ крупу пушится звѣздочкой. Горкинъу мен училъ: „и въ зубы не гляди, а гляди въ хвостъ: коли рѣпица ежомъ — не вытянетъ гужомъ, за два-десять годковъ клади!" Лавочники кричатъ — „станція-Пѣтушки 1“ Какъ разъ „Кривая" и останавливается, у самаго Митріева трактира: ужъ такъ привыкла. Оглядится — сама пойдетъ, нельзя неволить. Дорога течетъ, ѣдемъ, какъ по густой ботвиньѣ. Яркое солнце, журчатъ канавки, кладутъ переходы-доски. Дворники, въ пиджакахъ, тукаютъ въ ледъ ломами. Скидываютъ съ крышъ снѣгъ. Ползутъ сіяющіе возки со льдомъ. Тихая Якиманка снѣжкомъ бѣлѣетъ, „Кривая" идетъ ходчей. Горкинъ доволенъ—денекъ то Господь послалъ! — и припѣваетъ даже: "Ѣдетъ Ваня изъ Рязани, Полтораста рублей сани, Семисотельный конь, Съ позолоченой дугой!