Lѣto gospodne : prazdniki

35 и Антонъ Кудрявый, какъ великанъ, въ бѣломъ, широкомъ полушубкѣ. — На руки тебя приму, а то задавятъ, — говоритъ Антонъ, садясь на-корточки, — папашенька распорядился. Легкой же ты, какъ муравейчикъ! Возьмись за шею... Ишь, грязь какая. Лучше всѣхъ увидишь. Я теперь выше торга, кружится подо мной народъ. Пахнетъ отъ Антона полушубкомъ, баней и... пробками. Онъ напираетъ, и всѣ даютъ дорогу; за нами Горкинъ. Кричатъ: „ты, махонькой, потише! колокольнѣ деверь!" А Антонъ шагаетъ — эй, подайся! Какой же великій торгъ! Широкія плетушки на саняхъ, — все клюква, клюква, все красное. Ссыпаютъ въ щепные короба и въ ведра, тащатъ на головахъ. — Самопервѣющая клюква! Архангельская клю-кыва!.. — Клю-ква... — говоритъ Антонъ, — а по-нашему и вовсе журавиха. И синяя морошка, и черника — на постные пироги и кисели. А вонъ брусника, въ ней яблочки. Сколько же брусники! — Вотъ онъ, горохъ, гляди... хоро-шій горохъ, мытый. Розовый, желтый, въ саняхъ, мѣшками. Горошники — народъ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тутъ знакомцы. „А, наше вашимъ... за пуколкой?" — „Постъ, надоть повеселить робятъ-то... Сѣрячокъ почемъ положишь?" — „Почемъ почемкую — потомъ и потомкаешь!" — „Что больно несговорчивъ, боготѣешь?" Горкинъ прикидываетъ въ горсти, кидаетъ въ ротъ. „Ссыпай три мѣры". Бѣлые мѣшки, съ зеленымъ, для ветчины, на Пасху. — „Въ Англію торгуемъ... съ тебя дешевше". А вотъ капуста. Широкія кади на саняхъ, кислый и вонькій духъ. Золотится отъ солнышка, сочнѣетъ. 3*