Na morskomъ beregu

— 26 молодыми, и благодушно смѣялись его тускнѣющіе, много видавшіе въ жизни глаза. — Мы, — сказалъ онъ на вопросъ Жоржика, — свой рука. Дождь пришелъ, зима приводилъ, работалъ... Господа покупалъ лѣто, деньжи давалъ, зилъ. Вотъ... Онъ вытянулъ руки. Черныя и сухія, потерявшія свою силу и упругость, онѣ еще кормили его. — Хорошо ви приходилъ, ти приходилъ... Къ Димитраки никто не приходилъ... — говорилъ онъ, показывая намъ на толстые деревянные обрубки. — Садись... въ кости у меня. Онъ держалъ себя, какъ хозяинъ, хоть и въ норѣ. Въ немъ не было и тѣни угодливости. Онъ держался радушно и просто и не смущался, что не можетъ предложить намъ стула. — Кофе турэцкій хоцешь? А ты хоцешь? Гощу кофе... Ну, конечно. Развѣ могъ Жоржикъ отказаться? Въ норѣ Димитраки все было такъ необыкновенно, и кофе былъ тоже особенный какой-то, „турецкій". А Димитраки уже развелъ мангалъ — сдѣланную изъ ведра жаровню, — досталъ желѣзную чашечку съ длинной ручкой, всыпалъ кофе, налилъ воды и сталъ кипятить на угольяхъ. — Димитраки, я непремѣнно приведу къ вамъ дядю Мишу. Онъ страшно любитъ пароходы, онъ по всѣмъ океанамъ ѣздилъ... И онъ все у васъ купитъ, всѣ пароходы... Скажите, почему у васъ такъ трясется голова? — Голова? Стари сталъ, совсѣмъ стари... Молодой былъ, крэпки камень. Прошло. Все плохо... Онъ нагнулся, чтобы помѣшать кофе, дрогнула его слабая рука, и чашечка опрокинулась. Растерянно смотрѣлъ онъ, какъ ароматный паръ клубился надъ шипѣвшимъ мангаломъ. — Э... слаби рука... — сказалъ онъ грустно. — Неслушни... Жоржикъ сидѣлъ неподвижно, всматриваясь въ уголья мангала. Но сейчасъ же его глаза перебѣжали на висѣвшую у оконца рамку. Что-то бѣлѣло въ ней за грязнымъ стеклышкомъ. — Это у васъ что? — спросилъ онъ Димитраки, который снова принялся кипятить кофе.