Otčій domъ : Semeйnaя hronika. Kn. 4-5

295 — Да придумать-то мало-ли чего можно, только сдѣлать-то нельзя! — пошутилъ Павелъ Николаевичъ, и они простились. Возненавидѣлъ Григорій свой отчій домъ и совершенно пересталъ заниматься дѣлами имѣнія. Уходилъ на свое погорѣлое мѣсто и тамъ копался и рылся... Всѣми дѣлами въ имѣніи ворочали Лариса съ отцомъ. Лариса начала подозрѣвать, что съ Григоріемъ что-то неладное: — Самъ съ собой разговариваетъ, въ мусорѣ роется, — ищетъ все чего-то: вчерась за обѣдомъ все молчалъ, а потомъ ни съ того ни съ сего: — шляпку говоритъ, покупай! — и давай смѣяться. Я индо испужалась! Не помутился-ли ужъ онъ въ разумѣ, не дай Господи! Никудышный совсѣмъ сталъ... — Съ пожара сталъ такой... Испужался, видно, тогда... А съ испугу-то люди и помираютъ которые... А ежели, не дай Богъ, помретъ, вся земля въ руки Павлу Миколаичу попадетъ... — тихо говоритъ старикъ Пугачевъ дочери. Это подозрѣніе насчетъ умственнаго состоянія „барина“ съ каждымъ днемъ возростало, какъ со стороны членовъ семейства, такъ и со стороны никудышевскихъ мужиковъ и бабъ. „Непонятнаго" сталъ много говорить. Загадками все разговариваетъ, въ родѣ какъ „блаженный". Поймала разъ его Лариса: затопилъ печку своимъ сочиненіемъ! — Очищаюсь! — говоритъ. — Три года, а то и больше, писалъ, а теперь печку топишь? — Пять лѣтъ писалъ!.. Можетъ быть, и всю жизнь прописалъ-бы, женщина, если-бы не узрилъ тебя въ обнаженіи! — Чаво болтаешь, и самъ не понимаешь, Гришенька... — Перешагнулъ я черезъ всѣ лѣса и горы жизни