Vъѣzdъ vъ Parižъ

114 — „Дорогой товарищъ-профессоръ... вы теперь совсѣмъ нашъ?“ У меня нехватило духу быть съ нимъ жестокимъ: — „Почти, мой молодой другъ! Что-то мнѣ открывается..." Я не кривилъ душой: открывалось. Онъ выбѣжалъ отъ меня въ восторгѣ, и я изъ окошка видѣлъ, какъ онъ у воротъ остановился, задумался, выхватилъ записную книжку и быстро набросалъ что-то. Я подумалъ: онъ можетъ меня назначить наипочетнѣйшимъ комъ всѣхъ искусствъ... онъ можетъ! Въ эту ночь... — я никогда не забуду эту вторую ночь послѣ „открытія" — меня опять не томили соловьи: я пересталъ ихъ слышать, — до пробужденія на зарѣ. Ночью давилъ кошмаръ... Красивые сны я видѣлъ, въ красивыхъ мѣстахъ леталъ. Замки, озера, храмы, мраморы, мраморы... Легкій, крылатый, носился я надъ водами, по островамъ. Солнцемъ, снѣгами, синью подо мною моря кипѣли. И всюду, на горахъ, и по берегамъ, у края кипящихъ водъ, въ долинахъ, кипарисы черными иглами, — помните Бёклина? купы лавровыхъ рощъ, одинокія пиніи на холмахъ, — все недвижно. И голосъ во мнѣ шепталъ: „святое"! И всюду

они... связавшіе мою жизнь съ собою, — дивные мраморы и бронзы, камни священные, музыка вѣчныхъ линій... Это былъ, воистину, міровой слетъ творческихъ геніевъ. Что я видѣлъ?! Было тутъ — и давно мнѣ извѣстное, и невиданное еще. Не помню линій, но было непостижимое, возможное, но несозданное еще, которое не будетъ создано! Это тоской я понялъ. Я созерцалъ ихъ въ олагоговѣйномъ трепетѣ, какъ Бога, — это носившееся въ мечтахъ — погибшее. Пѣсни неспѣтыя, образы непокорные, неуловимые для рѣзца, для глаза. Созданное доселѣ, въ сравненіи съ ними, — мракъ! Живые были они, изъ тонкаго камня-свѣта, нерожденные никогда,—уже минувшіе. И голосъ во мнѣ шепталъ: „святое!" Не красота. Слова такого нѣтъ, чтобы передать ихъ чары. Это былъ взрывъ всего, что билось въ душѣ творившихъ. Курильницы, формъ