Vъѣzdъ vъ Parižъ

— А-ты, сапоги плохіе... — вздохнулъ докторъ, — ботиковъ не надѣлъ! Ноги промочили.,, бѣдный!.. — пожалѣла Аля, нашла въ темнотѣ его руку и поцѣловала страстно. А плакать-то зачѣмъ? Слезки горячія какія... соленыя!— причмокнулъ шутливо докторъ и пріостановился передохнуть. — А-ты, моя хорошая! А знаешь... придетъ время, и кто изъ насъ выживетъ... обернется на наше прошлое и вспомнитъ свѣтлое! Такъ только и познаются люди .. Промочилъ ноги... тычемся съ тобой въ темнотѣ... но за всю мою практику, за двадцать восемь лѣтъ работы по уѣздамъ, я не вспомню такого въ душѣ... такого свѣта! Словно кто-то меня прощаетъ... Да, хорошая моя, Алечка... Я, позитивистъ, сорокъ лѣтъ въ церкви не былъ, и вотъ чувствую свѣтъ въ этой ужасной тьмѣ! Чувствую, какая ■можетъ быть, какая есть тьма! Теперь только чувствую. И съ болью вижу, за что родная наша, славная, бѣдная наша... и ни въ чемъ неповинная наша молодежь... такъ отдаетъ себя!., такъ страдаетъ!.. Вотъ, затравленные, измученные, израненные, въ лѣсу, больные... и вотъ, идутъ! За наши вѣдь преступленія!., за правду, которую мы такъ подло проглядѣли, проболтали... Можетъ быть, для меня это, эти путинки въ лѣсу съ тобой... легче мнѣ отъ нихъ стало!., какъ покаяніе мнѣ... можетъ быть, и прощеніе?.. Да нѣтъ, прощенія быть не можеть... Помнила Аля, какъ докторъ уткнулся въ елку и всхлипывалъ. А-ты, что за подлые нервы стали 1 Ну, пойдемъ, моя хорошая... И вотъ, убили его. И еще Аля вспомнила — мечтательные глаза Лялика и свѣтлое, стыдливое его чувство къ ней, вылившееся такъ робко-нѣжно, когда они сидѣли въ вечернемъ лѣсу, въ капели, на избяномъ порожкѣ. На льдистомъ, уже синѣвшемъ снѣгу поляны лежали оранжевыя и лиловыя полосы заката, и привыкшіе къ нимъ снѣгирики прыгали у ихъ ногъ. Миша кололъ дрова и приговаривалъ въ звонкомъ, мо10 *