Vъѣzdъ vъ Parižъ

146 докторъ, бывшій дворянинъ Семенъ Николаевичъ Кротковъ, 65 лѣтъ. Приговоръ приведенъ въ исполненіе". Аля сначала не поняла, не вѣрила. Потомъ поняла и помертвѣла. Вотъ почему уже полгода не писалъ онъ ей. Только онъ еще оставался въ Лоховѣ, наводилъ справки о пропавшихъ. Если кто изъ нихъ живъ еще и гдѣ-то еще скрывается, могъ бы дать знать о себѣ вѣрному человѣку, доктору. И вотъ, и его убили!.. Вспомнила Аля мартовскую метель, когда постучались къ нимъ два солдата и напугали... и такъ обрадовали! Бѣдные мальчики, съ ввалившимися, измученными глазами, заросшіе, постарѣвшіе, въ солдатскихъ изодранныхъ шинеляхъ, въ разбитыхъ сапогахъ, обмерзшіе и больные. Они пробирались къ югу. Остался въ ея сердцѣ шопотъ замерзшихъ губъ, чуть слышныя слова брата: „зашли проститься../5 — и его лихорадочные глаза, и какіе то виноватые, печальные глаза Лялика. Вспомнился жуткій мѣсяцъ, когда день начинался страхомъ, кончался страхомъ, когда они трое, на темномъ хуторѣ, прислушивались къ лѣсному гулу, и браунинги лежали тутъ же. Жуткія ночи бреда, когда она терялась, не зная — что же?.. — а они лежали, безпомощные оба, — Миша въ возвратномъ тифѣ, а у Лялика загнивала рана. Вспомнила Аля, какъ пробиралась лѣсомъ, въ снѣгу овраговъ, путалась въ темнотѣ, забывъ о волкахъ, которые бродили по округѣ, вела удивительнаго человѣка, святого человѣка, мученика, Семена Николаевича. Два раза въ недѣлю, подъ страхомъ смерти, брелъ за ней старикъ-докторъ, подбадривалъ. Свѣтлое вспомнила Аля — въ страшномъ. Миша оправился, рана у Лялика закрылась. — Черезъ недѣльку можно и отлетать! — сказалъ на прощанье докторъ, обнялъ и поцѣловалъ обоихъ. — Летите, братики... за Россію! И заплакалъ. Роняя слезы въ невидный снѣгъ, въ послѣдній разъ вела Аля доктора изъ лѣса. Въ оврагахъ кой-гдѣ уже сочилось, мокло.