Vъѣzdъ vъ Parižъ

40 Платформа, пустота. Огромный поѣздъ. Вижу человѣка: — „На Парижъ?" Копается въ какой-то сумкѣ. — „Не пойдетъ". Мнѣ кто-то машетъ. Смазчикъ, — пахнетъ масломъ. Ведетъ куда-то. Поѣзда ужъ нѣтъ, а поле. Шепчетъ: — „Прямо, прямо..." Знакомый голосъ, а лица не видно, темнота. Идемъ глубокимъ коридоромъ, доски гнутся, Мигаютъ— золотятся щели, подъ ногой: подъ нами освѣщенный залъ, и гомонъ. Ступаю осторожно, вижу въ щели: толкутся, хлопаютъ дверями, ищутъ... Я знаю: самый тотъ, гдѣ въ шубахъ. — „Вотъ выходъ..." Это другъ, родной мнѣ, — можетъ быть, отецъ покойный. Хоч}^ обнять... Одинъ я. Дверь на блокѣ, кирпичъ рокочетъ. Вижу чистый снѣгъ, глотаю воздухъ. Длинная казарма, баня. Мокрыя окошки, тѣни тамъ. Вода въ,, канавѣ, пахнетъ баннымъ. Бревенчатыя стѣны, какъ труха: пропрѣла баня. Склизкое окошко. Приглядываюсь— все набито: тѣла, стойкомъ, другъ къ дружкѣ, плотно. Лопатки, ребра, шеи, — все костляво. Паръ стоитъ, шипучій банный шумъ, гулъ шаекъ. Набито — не войти. Отыскиваю двери, — нѣтъ дверей. Мнѣ жутко: какъ сдавились, трутся!.. Мнѣ кажется, что паръ идетъ отъ нихъ, тамъ холодъ. Я кричу: — „Пусти-те!..“ Колышутся и жмутся, головы — какъ зыбь. Мнѣ страшно: баня расползется, лопнутъ стѣны... Ночь, снѣгъ. Я — въ переулкахъ. Снѣгъ бѣлесый, луна, должно быть. Мертвые дома, закрытыя ворота. Я пз^таю, не знаю, гдѣ м о е... Вотъ перекрестокъ, некого спросить. Какой же это городъ? Тупики, фонарики-маслянки. Клинъ... Рязань?..