Vъѣzdъ vъ Parižъ

57 Крестъ выносятъ, въ цвѣтахъ. Пѣніе черезъ стѣны слышно. Перезвоны текутъ печально, мѣрно, — и вотъ, бьются колокола надрывомъ. „Крестз^ Твоему поклоняемся, Владыко.. Сумерки гуще. Замоскворѣчье гаснетъ, сады темнѣютъ. Но крестики колоколенъ четко видны на небѣ. И Кремль гаснетъ. Великій Иванъ-Звонарь еще блистаетъ смутно. И здѣсь темнѣетъ; но свѣтлыя стѣны Храма будутъ бѣлѣть и ночью. И золотая шапка будетъ свѣтить мерцаньемъ. И Царь темнѣетъ. Онъ грузно сидитъ на тронѣ, глядитъ за Москву-рѣку. У ногъ его спятъ орлы. Не спятъ: сторожко глядятъ, поднявши для взлета крылья. Тяжелый, широкій памятникъ. И Царь тяжелый. Послѣдній изъ Собирателей, Царь Мира и Державы. Царь мужицкій. Съ крѣпкими кулаками, въ сапогахъ мужицкихъ, мужикъ лицомъ. Порфира Его громадна; трудна, тяжела Держава. Но руки крѣпки: держалъ — не гнулся. Мѣсто Ему—по Немъ: у Храма побѣдъ и мира, у русской силы. Сидитъ и глядитъ за рѣку, за Москву-рѣку, на прошлую даль степную, откуда валили орды. Россія собрана, крѣпко сбита. Можно сидѣть, глядѣть. Мудрыя дали учатъ: тише ѣдешь — дальше будешь. И Онъ — сидитъ. Орлы сторожатъ концы: крылья для взлета подняты. Облаковъ съ океана меньше, — ни куполовъ, ни башенъ. Голубое надъ лѣсомъ небо. Пора домой. И я уношу съ собою призракъ чуднаго города. Я повторяю имя, негромкое и простое, мягкое Москва. Покойная простота и сила. Бѣлый камень и золото. „Кто, силачъ, возьметъ въ охапку „Холмъ Кремля-Богатыря? „Кто сорветъ златую шапку „У Ивана-Звонаря?... Нетлѣнное взять нельзя. Держитъ Господь въ Дес-