Bogomolьe

25 ми бровями. Отецъ зоветъ его — „недовольный человѣкъ — Ну-ка, недовольный человѣкъ, огляди-ка телѣжку, хочу къ Троицѣ съ ними отпустить. Колесникъ не говоритъ, обхаживаетъ телѣжку, гукаетъ. Мнѣ кажется, что онъ недоволенъ ею. Онъ долго ходитъ, а мы стоимъ. Начинаетъ шатать за грядки, за колеса, подымаетъ задокъ, какъ перышко, и бросаетъ сердито, смаху. И опять чѣмъ-то недоволенъ. Потомъ вдругъ бьетъ кулакомъ въ лубокъ, до пыли. Молча срываетъ съ передка, сердито хрипитъ— „пускай!“ и опрокидываетъ на кузовъ. Бьетъ обухомъ въ* задокъ, садится на-корточки и слушаетъ: какъ ударъ? Сплевываетъ и морщится. Слышу, какъ-будто,— ммдамм!..и задокъ уже безъ колесъ. Колесникъ обглаживаетъ оси, стучитъ въ обрѣзы, смотритъ на нихъ въ кулакъ, и вдругъ, — ударяетъ по „лисицѣ". У меня сердце ёкаетъ, — вотъ сломаетъ! Прыгаетъ на „лисицу" и мнетъ ее. Но „лисица" не подаетъ и скрипу. И все-таки я боюсь, какъ бы не расхулилъ телѣжку. И всѣ боятся, стоятъ — молчатъ. Опять ставитъ на передокъ, оглаживаетъ грядки и гукаетъ. Потомъ вынимаетъ трубочку, наминаетъ въ нее махорки, даже и не глядитъ, а все на телѣжку смотритъ. Закуриваетъ долго, и кажется мнѣ, что онъ и черезъ спичку смотритъ. Крѣпко затягивается, пускаетъ зеленый дымъ, дѣлаетъ руки самоваромъ и грустно качаетъ головой. Отецъ спрашиваетъ, прищурясь: — Ну, какъ, недовольный человѣкъ, а? Плоха, что ли? Спрашиваетъ и Горкинъ, и голосъ его сомнительный : — А, какъ по-твоему? Ничего телѣжонка... а? Колесникъ шлепаетъ вдругъ по грядкѣ, словно онъ разсердился на телѣжку, и взмахиваетъ на насъ ру.кою съ трубкой: