Izabrannыe razskazы

213 бота для другихъ. А сѣденькій извозчикъ снова невозбранно проплываетъ по Арбату, снимаетъ шапку у Николы Плотника, и крестится, и крестится на углу Серебрянаго, гдѣ Николай Явленный. Священники-же рады, что все кончилось: опять привычное, все то-же, вѣковое, и непотрясаемое. Положимъ, что есть Дума, что тамъ говорятъ и критикуютъ, и постановляютъ. Но вѣдь это такъ, все только такъ, для формы. Прежнее — все то же. И городовой, и мирное служенье, и богатство требъ,щ пышность похоронъ. И ликъ св. Николая въ трехъ церквахъ все тотъ-же строгій и покойный ликъ. И скова — строятся дома, фабрики возрастаютъ, везутъ зерно на вывозъ и приходятъ въ порты русскіе изъ дальнихъ странствій корабли съ товарами: какъ будто крѣпнетъ, богатѣетъ Русь. Какъ будто процвѣтаетъ и Арбатъ. Не нынче—завтра весь онъ будетъ вымощенъ гранитомъ, какъ въ Европѣ; и кафе его сіяютъ, и огромный домъ воздвигся на углу Калошина, съ бронзовымъ рыцаремъ въ нишѣ. Рыцарь задумчивъ, задумчивъ рыцарь. И стало уже тѣсно въ Прагѣ — думаютъ надстроить новое святилище — выводятъ стѣны. И какъ будто весело, благополучно. Бѣгаютъ художники, писатели и декаденты, процвѣтаютъ и шумятъ по клубамъ, по эстрадамъ, маскарадамъ. Сколько лирики! И темной, свѣтлой, тонкой, уснащенной и скользящей, нѣжной и летящей! Поэтъ золотоБласый улетѣлъ въ Парижъ изгнанникомъ — за рѣзкости о тронѣ. Но другіе миѳотворствуютъ и богоборствуютъ, и препираются, и лекціи читаютъ, а иные, какъ поэтъ бирюзоглазый, все чего-то ждутъ. Идетъ-ли? Не идетъ-ли? Начинаютъ уставать, и хриплые рога услышалъ уже кто-то. Ахъ, да такъ-ли все благополучно? Нѣтъ-ли тлѣна легкаго, но остраго, подъ танцемъ жизни? И повсюду, на Тверской и въ Камергерскомъ, на Воздвиженкѣ и на Арбатѣ — смутный соблазнительный, и наглый, разлагающій, дурманящій и за собой влекущій надъ великой пустотой поднявшійся: — Танго. И пляшутъ его пары на Тверской, и на Воздвиженкѣ,