Izabrannыe razskazы

чуть ли не полъ-сосны подъ гробъ... Да еще. захотятъ-ли „мужичкида за попомъ.,. Ахъ, жизнь каторжная] — Да-а,—говорилъ подъ вечеръ' Левъ Головинъ, со всегдашней медленностью и грустью плотнику Григорію Мягкому, который пилилъ съ Кузькой доски на гробъ,—Вотъ и накрыла бабенка. Тепереча она на насъ поѣдетъ. То. ей подводу дай, то дровецъ наруби, то вотъ зачнутъ помирать, тутъ и гробовъ не наготовишься. — Гдѣ наготовиться, мрачно сказалъ Мягкій.' — Ты погоди, вотъ придетъ весна, ты на нее напашешься. Земли ей дай, сѣмя-новъ дай, лошадь скородить дай... ты ей все дай, а она тебѣ знай какъ домовой кружить будетъ. Нынѣ тутъ, завтра въ Аленкинѣ, а тамъ, смотри, до Страхова докинется... Левъ Головинъ вздохнулъ. — И какъ это она, тогда, точно изъ подъ земли выскочила... Или ее вѣтромъ надуло? Голодный попъ быстро отпѣлъ бабку въ нетоплеиной церкви. Бабка лежала въ гробу мерзлая, синяки на лбу и щекѣ пожелтѣли, и все то худое, костлявое, и очень длинное, что когда-то носило имя Елены, и пѣло пѣсни, быть можетъ, любило —• на сѣрыхъ суровыхъ полотнищахъ сошло вглубь земли, рядомъ съ Николаемъ Степановичемъ. Лиза бросила ей — первая — горсть земли. И Авдотья завыла: такъ полагалось въ деревнѣ, а можетъ быть, не только что полагалось... Мишку весьма .занимало, куда прячутъ бабку, но мѣшалъ кашель, начавшійся съ ранняго утра. Мишка зябъ, дрожалъ. Вернувшись съ похоронъ, забился на печку, гдѣ прежде грѣлась бабка. — У-у, дармоѣдъ, знай по лежанкамъ лазитъ! Авдотья гремѣла посудой, скребла, терла, видно, была въ сильномъ возбужденіи, сама какъ будто-бы не знала твердо, плакать ей, или ругаться, На всякій случай дала Мишкѣ подзатыльника, чтобы не „лаялъА онъ лаялъ здорово, всю ночь. Авдотья даже иногда сквозь сонъ слышала кашель, и съ остервенѣніемъ переварачивалась — поспать не дастъ, праликъі Вообще тяжело какъ-то и скверно