Lѣto gospodne : prazdniki

33 Харсунской, исхрустальной, самъ Царь-Градъ прислалъ. Самое наше святое мѣсто, святыня самая. Весь Кремль — золотисто-розовый, надъ снѣжной Москва-рѣкой. Кажется мнѣ, что тамъ — Святое, и нѣтъ никого людей. Стѣны съ башнями — чтобы не смѣли войти враги. Святые сидятъ въ Соборахъ. И спятъ Цари. И потому такъ тихо. Окна розоваго дворца сіяютъ. Бѣлый соборъ сіяетъ. Золотые кресты сіяютъ — священнымъ свѣтомъ. Все — въ золотистомъ воздухѣ, въ дымномъ-голубоватомъ свѣтѣ: будто кадятъ тамъ ладаномъ. Что во мнѣ бьется такъ, наплываетъ въ глазахъ туманомъ? Это - мое, я знаю. И стѣны, и башни, и соборы... и дымныя облачка за ними, и эта моя рѣка, и черныя полыньи, въ воронахъ, и лошадки, и зарѣчная даль посадовъ ... — были во мнѣ всегда. И все я знаю. Тамъ, за стѣнами, церковка подъ бугромъ,—я знаю. И щели въ стѣнахъ — знаю. Я глядѣлъ изъ-за стѣнъ ... когда?.. И дымъ пожаровъ, и крики, и набатъ... — все помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны... — все мнится былью, моею былью ... — будто во снѣ забытомъ. Мы смотримъ съ моста. И „Кривая" смотритъ или дремлетъ? Я слышу окрикъ, — „ай примерзли?" узнаю „Чалаго", новыя наши сани и молодого кучера Гаврилу. Обогнали насъ. И вонъ уже гдѣ, подъ самымъ Кремлемъ несутся, по ухабамъ! Мнѣ стыдно, что мы примерзли. Да что же, Горкинъ?.. Будочникъ кричитъ„чего заснули?"—знакомый Горкину. Онъ старый, добрый. Спрашиваетъ-шутитъ: — Годковъ сто будетъ? Гдѣ вы такую раскопали, старѣй Москва-рѣки? Горкинъ проситъ: — И не маши лучше, а то и до вечера не стронетъ! Подходятъ люди: чего случилось? Смѣются: „помирать, было, собралась, да бутошника боится!" „КриII. Шмелевъ 3