Lѣto gospodne : prazdniki

50 Кричатъ — „съ Конной пустили стаю, пушкинскіе-мясниковы накроютъ „галочку"!“ — „И съ Якиманки выпущены, Оконишниковъ самъ взялся, держись, Горкинъ!" Горкинъ едва ужъ машетъ. Василь-Василичъ хватаетъ у него гонялку и такъ навариваетъ, что стая опять взмываетъ, забираетъ надъ „галочкой", турманокъ валится на нее, „головку ей крутитъ лихо", и „галочка" опять въ стаѣ — „освоилась". Мясникова стая пролетаетъ на сторонѣ — „утерлась"! Горкинъ грозитъ кулакомъ куда-то, начинаетъ вытирать лысину. Поблескивая, стайка садится ниже, завинчивая полетъ. Горкинъ, я вижу, крестится: радъ, что прибилась „галочка". Всѣ чистяки на крышѣ, сидятъ рядкомъ. Горкинъ цапается за гребешки, сползаетъ задомъ. — Дуракъ старый... голову потерялъ, убьешся!кричитъ отецъ. — .. .„га... лочкаааа...“—слышится мнѣ невнятно,... нѣтъ другой ... турманишка ... себя не помнитъ ... смѣняю подлеца!.. Лужи и слуховыя окна пускаютъ зайчиковъ: кажется, что и солнце играетъ съ нами, веселое, какъ на Пасху. Такая и Пасха будетъ! Пахнетъ рыбными пирогами съ лукомъ. Кулебяка съ вязигой — называется „благовѣщенская", на четыре угла: съ грибами, съ семгой, съ налимьей печонкой и съ судачьей икрой, подъ рисомъ, — положена къ обѣду, а пока — первые пироги. Звенятъ вперебойку канарейки, нащелкиваетъ скворецъ, но соловьи что-то не распѣваются, — можетъ быть, перекормлены? И „Усатовъ" не хочетъ пѣть: „стыдится, пока не обвисится". Юркій и востроносый Солодовкинъ, похожій на синичку, такъ говоритъ отецъ, — пьетъ чай въ прикуску, съ миндальнымъ молокомъ и пирогами, и все говоритъ о соловьяхъ. У него ихъ за сотню, по всѣмъ трактирамъ