Na morskomъ beregu

— 27 — Молодой глазъ, все видитъ... — сказалъ тотъ, посмѣиваясь въ усы. —"Бумагъ... Начальникъ давалъ печать... — Печать... Это что же? — Такъ давалъ. Бери, говорилъ, корошо будетъ... Виситъ, вотъ. Поспѣла теперь... Что за бумага? Я подошелъ взглянуть. За пыльнымъ стекломъ нельзя было прочесть ничего, кромѣ заглавнаго слова: „свидѣтельство11. — За что же выдали вамъ эту бумагу? — спросилъ я. — Люди тонулъ, пять люди тонулъ... Ловилъ. Я посмотрѣлъ на Димитраки. Онъ сказалъ просто, даже скучно. Словно разсказывалъ о рыбной ловлѣ. — Они тонули, а вы ихъ...? — началъ Жоржикъ. — Эге. Я ихъ таскалъ. Кузма, сынъ, таскалъ... тонулъ... —■ сказалъ старикъ грустно и махнулъ рукой. — Пропалъ. Кушай, Зорзикъ... Такъ? Зорзикъ? Я молчалъ. Молчалъ и Жоржикъ. И онъ понялъ, почуялъ сердцемъ, что спрашивать не нужно. Должно быть, лицо стараго Димитраки, его безнадежный жестъ, его сгорбленная фигура сказали, что спрашивать не надо. Мы сидѣли и прихлебывали горячій кофе. Потрескивали угольки въ мангалѣ. — Она опять пришла! — крикнулъ Жоржикъ. Да, черепаха опять явилась. Словно собачка, она стояла въ дверяхъ: ждала, не перепадетъ ли еще чего? — Совсѣмъ умни. Зима пришелъ, совсѣмъ ко мнѣ идетъ туда... — показалъ Димитраки въ уголъ. — Спитъ-храпитъ. Совсѣмъ целовѣкъ. Я вспомнилъ черепахъ капитана. — Святой церепахъ... — сказалъ Димитраки. — Не былъ церепахъ, ничего не былъ: все пропалъ! — Что-о? —• спросили мы вмѣстѣ оба. — Почему? Димитраки прищурилъ глазъ, тряхнулъ головой. — Вотъ какой! Нашъ греческій церепахъ, родной. Никто не могъ, одинъ церепахъ могъ. Намъ пора было уходить: капитанъ поджидалъ къ обѣду. Но и меня, и Жоржика заинтересовали слова Димитраки. — Вѣрно, — сказалъ старикъ. — У насъ, въ Греціи,