Rodnoe

142 несъ осторожно въ одѣвальню. Несъ, притопывая на хромую ногу, и, какъ всегда ужъ, желая доставить мнѣ удовольствіе, хрипѣлъ любимую мою пѣсенку про блошку: Блошка парилась, Съ полка ударилась, На приступкѣ приступила Изувѣчилася!.. Пахло отъ Ивана виномъ, пахло и паромъ, и березкой, и покачивался онъ на хромой ногѣ, которую „подгрызли ему турки", но доставилъ меня на диванчикъ въ сохранности и положилъ нѣжно, какъ мать ребенка. Мѣдный крестикъ его пріятно скользнулъ по мнѣ, щекотнулъ холодочкомъ тѣло. ■— Ноготки ему пострычь бы надо, какъ у пѣтушка стали... — сказалъ онъ парню, ерошившему меня простынкой. Парень сталъ меня мучить съ ножницами, а голый Иванъ, въ одной розовой рубахѣ, закурилъ свою трубочку и, поплясывая, принялся впрыгивать въ панталоны. — А давешняя книжка гдѣ?... — спросилъ онъ, впрыгивая, — Да какую имъ показать-то принесъ... Мнѣ, значитъ. Книжка оказалась въ водѣ, на подоконникѣ. Иванъ поднялъ ее двумя пальцами, отряхнулъ, какъ тряпочку, о колѣнку, брызнувъ мнѣ на лицо, — тоненькая была она, розовенькая, — и подалъ мнѣ на ладони: •— Говорятъ, шибко вы читать стали, почитайтенате, чего пишутъ. Левонъ мнѣ далъ поглядѣть, лакей отъ графа Толстого изъ Хамовниковъ подарилъ, мылся. Его, говоритъ, баринъ самъ эти книжки пишетъ, графъ Толстой-писатель. До „графа" мнѣ дѣла не было, а книжки меня интересовали. Я поглядѣлъ картинку, — кажется, знакомый сапожникъ сидѣлъ на липкѣ, — и прочиталъ бу¬