Rodnoe

14 прогалахъ. И вѣчно-весенни — дѣвичьи, вь тревожной весенней дымкѣ, —• пытливые, пугливо-ищущіе судьбы. Вспомнились странные глаза „дѣвушки изъ кафе“, въ Остэндэ, звавшіе за собой... — не тѣ! Вспомнились обманувшіе глаза Ивонны, жены-не-жены, оставленной далеко, въ Ліонѣ... — не тѣ, не тѣ! Вспомнились... ручьистые глаза Тани, сѣро-розовые отъ пряниковъ, что покупалъ онъ въ Сладкихъ Рядахъ, — изъ Вязьмы, Торжка и Тулы: самые тѣ глаза! Разсыпаны эти пряники и глаза — по всей Россіи... Глядѣли глаза—играли: на развѣшанное по шестамъ цвѣтастое лоскутье, на глазастые платки-пятна, на кованыя въ жесть укладки-приданое, на подбитыя полосатымъ тикомъ точеныя люльки пестрыя — качалки будущаго наплода, качающія вѣтеръ... Вороха рухляди, ряды бѣлыхъ кадушекъ, полныхъ сверканьемъ новаго творога, сметаны, сочнаго масла русскаго, въ золотистой крупкѣ: выломы сотъ янтарныхъ, клейко текущихъ солнцемъ, съ лѣсовъ приволжскихъ...—все кричало ему изъ дѣтства: здравствуй! Окоренки съ розсыпями яицъ пасхальныхъ—луковыхъ, красныхъ, синихъ, — свѣтло кричали ему: Воскресе! Безмятежно баюкающая, какъ колыбельная пѣсенка, дѣтская радость-счастье — плескалась и пѣла въ немъ. И теперь казалась ему не важнымъ, какъ устраивать жизнь свою. Это казалось важнымъ на чужбинѣ, гдѣ прямыя дороги, заборчики и канавки... А здѣсь, въ бездорожной хляби, — было совсѣмъ не важно: вольешься — и вотъ, не страшно! Устала его душа отъ многолѣтняго на-чеку, а здѣсь — все разливно-мягко, все льется-льется въ невѣдомыя глазу формы, все ищетъ мѣста, какъ этотъ плывучій снѣгъ, вливающійся неслышно въ землю. Онъ купилъ много ненужнаго: и цвѣтовъ, и платковъ, и меду; и длинныхъ-длинныхъ пироговъ-лодокъ волжскихъ, съ запечеными въ нихъ кусищами рыбы-