Rodnoe

168 дилъ на урокъ черезъ всю Москву. Я растерянно сунулъ деньги за бортъ тужурки, не въ силахъ промолвить слово. — Вы любите Тургенева? Чувствуется у васъ несомнѣнное вліяніе „Записокъ Охотника", но это пройдетъ. У васъ и свое есть. Вы любите нашъ журналъ? Я что-то прошепталъ, смущенный. Я и не зналъ журнала: только „іюль" и видѣлъ. — Вы, конечно, читали нашего основателя, славнаго Константина Леонтьева... что-нибудь читали?.. — Нѣтъ, не пришлось еще...—проговорилъ я робко. Редакторъ, помню, выпрямился и поглядѣлъ подъ пальму, — пожалъ плечами? Это его, кажется, смутило. — Теперь... — посмотрѣлъ онъ грустно и ласково на меня, — вы обязаны его знать. Онъ откроетъ вамъ многое. Это, во-первыхъ, большой писатель, большой художникъ...—Онъ сталъ говорить-говорить... не помню уже подробности, — что-то о „красотѣ", о Греціи... — Онъ великій мыслитель нашъ, русскій, необычайный! — восторженно заявилъ онъ мнѣ. — Видите — этотъ столъ?.. — Это его столъ! — И онъ благоговѣйно-нѣжно, погладилъ столъ, показавшійся мнѣ чудеснымъ.—О, какой свѣтлый даръ, какія пѣсни пѣла его душа! — нѣжно сказалъ онъ въ пальму, и вспомнилось мнѣ недавнее: „Имѣлъ онъ пѣсенъ дивный даръ, „И голосъ, шуму водъ подобный. — И эта пальма — его! Я посмотрѣлъ на пальму, и она показалась особенно чудесной. — Искусство, продолжалъ говорить редакторъ. прежде всего, благо-говѣніе! Искусство... ис-кусъ! Искусство — молитвенная пѣснь. Основа его — религія. Это всегда, у всѣхъ. У насъ — Христово Слово! „И