Rodnoe

4 разлетѣлось дымомъ — въ какой-то мѣсяцъ. И вотъ ведетъ... Кочинъ вошелъ въ вагонъ и ему стало легче. Скоро разбѣгутся родныя поля, съ перелѣсками, церковками, телѣгами на проселкахъ; пойдутъ свои станціи, съ звонкими колоколами, съ безтолковою суетней, съ лѣниво-небрежнымъ выкрикомъ — „тре-тій давай!“ — съ очумѣлой бабой, тычущейся съ мѣшкомъ и клянущей какого-то Михайлу — „шутьи его возьми, чисто какъ провалился!./ — съ плотниками-галдежью, упрашивающими начальника погодить, не пускать машину, — „съ билетами нашъ, который, Ондрей Высоковъ... чайку заварить побёгъ, за кипяточкомъ..." — съ мужиками въ тулупахъ, чего-то ждущими съ кнутьями, навалившись локтями и спинами на палисадникъ, съ жандармомъ-памятникомъ, съ неспѣшною сутолокой и говоркомъ. Вспоминались забытыя картинки — зимы и лѣта. Подъ снѣгами еще поля, только весна подходитъ. Вспоминались звуки, и голоса, и запахи. Стосковался Кочинъ по говорку, будто двѣнадцать лѣтъ заграничной жизни. только о томъ и думалъ, только того и ждалъ, когда, наконецъ, услышитъ. Германія, сигарами запахло. Сосѣди-нѣмцы говорили о наукѣ, сыпались имена — чужія. Назывались нѣмцы, нѣмцы и нѣмцы, бельгіецъ, японецъ, итальянецъ, имена славныя. И ни единаго, — Кочина это взволновало, — ни единаго русскаго. Въ области ему близкой, — въ физіологіи растеній и агрономіи, — о чемъ толковали нѣмцы, были славныя имена, родныя. Онъ позволилъ себѣ вмѣшаться: — А какъ въ этой области русская наука? Послѣднее время, помнится, она очень успѣшно развивалась... Если не ошибаюсь, вегетативная теорія Т., его знаменитый опытъ съ сосудами...?