Rodnoe

'62 ушкѣ, на гвоздочкѣ въ березѣ. На зиму его уносили во мшанникъ. Сколько разъ онъ и самъ, бывало, цѣловалъ эту иконку, на которой стояли два старца, а за ними церковка съ главками. Хорошо помнилъ и хлопотливый гулъ пчелъ въ солнцѣ, росѣ и зелени, и золотистую ворохню у летковъ, у пупковъ колодъ. Полвѣка не останавливается работа. Полвѣка — все то же. — Захарычъ! И опять не слыхалъ Захарычъ, выбиралъ изъ головы, надъ ухомъ, запутавшуюся пчелу. Все то же. Все такъ же, бывало, и дѣдъ Софронъ. И тутъ увидалъ Данила Степанычъ лоскутное одѣяло на плетнѣ и выглядывающаго свѣтловолосаго мальчишку въ бѣлой рубашкѣ. Мальчишка смотрѣлъ на него изъ-за колышковъ прясла, выглядывалъ однимъ глазомъ, прячась за колышекъ. Поманилъ его Данила Степанычъ палкой, но мальчишка совсѣмъ укрылся за одѣяло. Тутъ услыхалъ Данила Степанычъ молодой бабій окрикъ: — Поди, Ванюшка! Данилъ Степанычъ зоветъ, поди... И тутъ увидалъ Данила Степанычъ въ пролетѣ плетневаго сарайчика молодуху въ бѣломъ платочкѣ и голубой баскѣ. Кланялась ему. Кто такая? — А ты кто жъ такая? — спросилъ онъ, подымая палку. — Здравствуйте, Данилъ Степанычъ... А Софья я, внучка вотъ дѣдушкина, Иванъ Захарычева. А тотъ мой, Ванюшка мой... Поди, Ванюшка, не бойся... Но Ванюшка и теперь не шелъ, выглядывалъ половиною головы изъ-за одѣяла. Трещалъ плетнемъ. — А-а... Во-онъ вы кто-о! Ну, ну, покажись, покажись... Да-а, вонъ вы кто-о! Ишь ты, хорошая какая... бабочка... И слово, давно не приходившее на языкъ, вышло у него ласково — бабочка.