Vъѣzdъ vъ Parižъ

25 стомъ крестящихся на подымающееся солнце и съ простодушной улыбкой, съ наивно-радостными глазами прислушивающихся, поднявъ лицо, какъ высоко въ свѣтломъ небѣ звонко играетъ жаворонокъ, чуемый только блескомъ... Солнце опускается въ океанъ. Оно перестало слѣпить — вотъ-вотъ коснется синеватой дали. Оно плаваетъ ■матово-краснымъ шаромъ, покачивается краснымъ яйцомъ, тонетъ, вытягиваясь архіерейской шапкой, караваемъ лежитъ на зеленомъ полѣ, мигаетъ далекимъ костромъ въ степи, вспыхиваетъ и гаснетъ искрой. Бѣжитъ по дали зеленой рябью, холодѣетъ сталью, сѣрѣетъ, зыбится... Шалаши уже опустѣли: охотники сняли сѣти, ушли. Я нахожу замятыхъ въ пескѣ, чуть видныхъ, застывшихъ птицъ. Но стайки еще перелетаютъ робко. Тянутъ на дымные Пиренеи, въ далекое... Такъ онѣ близки мнѣ, гонимыя непогодой птицы! Люди въ каскеткахъ запоздало бродятъ у шалаша, пьютъ изъ бутылки, передаютъ другъ другу. — Добрый вечеръ. Ну, какъ... удачно? — Не очень-то. Всюду бури, птицы теряютъ голову, всѣ разбились. А жаворонковъ и совсѣмъ мало. Да вонъ, глядите... Я вижу ворохъ перья, узнаю ихъ и думаю: гдѣ вы, пѣсни?.. Ланды, октябрь 1924 г.