Zapiski Russkago naučnago instituta vъ Bѣlgradѣ

279

да мимо садику, саду Ъхати. Хорошо, братцы, въ саду соло вей поетъ, онъ поетъ, поетъ, самъ высвистываетъ, приговорки онъ приговариваетъ. Какъ получше того красна дЪвица, — припадаючи она ко сырой землЪ, обнимаючи она часть ракитовъ кустъ. Она плачетъ, какъ р$ка льется, во слезахъь она слово молвила, слово молвила, рЪчь говорила: „Ахъ ты, батюшка нашъ, ракитовъ кустъ, подъ тобою-ли, подъ кустикомъ, было попито, погуляно, со милымъ дружкомъ посижено, много тайныхъ словъ поговорено“. Вступлен!е о соловьЪф попало здЪсь послЪ упоминания о садф, которое оказалось нужнымъ, чтобы мотивировать обращение къ соловью. Вся пЪсня сборная, состоитъ изъ разныхъ частей изъ другихъ п$сенъ, и потому никакого художественнаго примфненя вступленя къ содержаню пЪсни мы не находимъ. Другая п$сня, гдЪ очень популярное вступлен!е о мЪсяцЪ попало не на свое мЪсто, такова. Это Шейнъ № 741: „Полынь ты моя, полыньюшка, горькая трава, полынь, горькая трава, шелковая. Не я ли тебя, полыньюшка, <Ъяла? Не самали ты, полыньюшка-злодЪй, уродилася? По зеленому по садику, злодфй, расплодилася? Заняла ты мн, полыньюшка, въ саду мЪстечко: въ саду мЪстечко, мфсто доброе, хлЪбородное. Въ саду-ли во садик виноградъ растетъ, виноградъ растетъ, черносливъ цвфтетъ. СвЪти-ко, свЪти ты, свфтелъ мЪсяцъ, чтобъ было видно мнЪ, куда милъ пошелъ. Пошелъ мой миленькй изъ улицы въ край, во крайнй во дворъ, ко вдовушк$В въ домъ. У вдовушки дочушка была, дочь одна; ложилась она спать подъ окошечкомъ: открывала окошечко немножечко, говорила съ милымъ потихошечку“. И эта пЪсня составлена изъ отдфльныхъ частей. Даже дочь вдовы попала въ эту п$сню изъ довольно распространенной группы пЪсенъ о дочеряхъ вдовы (Соболевсюй 1 № 82—87), хотя тамъ эти дочери, героини духовныхъ пфсенъ, не имфютъ того фривольнаго характера, какъ здЪсь.

Если можно сказать про языкъ, что онъ представляетъ продуктъ непрерывнаго индивидуальнаго творчества, и что внЪ сознашя говорящихъ людей языкъ, какъ творчество, не существуетъ, то это можно сказать съ полнымъ правомъ и о народномъ творчествЪ. П$сня не существуеть внЪ пни. Въ сборникЪ она представляетъ такой же окаменфвпий документъ творчества, какъ и слово въ словарЪ. Выйдя изъ живого общения, превратившись въ мертвую запись, пЪсня умираетъ и становится памятникомъ „народнаго творчества“.

Другимъ характернымъ явленемъ русской народной лирики является ея стремлеше къ рифмЪ. Оно наблюдается въ пфсняхъ самаго различнаго содержания. При этомъ изучене вар!антовъ обнаруживаетъ весьма часто, что они искажаютъ рифму, которая была проведена въ основной пЪснЪ черезъ