Zarя russkoй ženšinы : эtюdы

132 ность этихъ метафоръ утверждаетъ и новая словесность. „Дворянское гнѣздо" у Тургенева обнимаетъ одновременно оба понятія — и мѣстности, населенной дворянами, и дворянскихъ родовъ, ее населяющихъ. А вотъ гнѣздо, какъ семья, въ классической русской комедіи уже второй, половины XIX вѣка: Расплюевъ. Вѣдь у меня ѵнгоздо есть; я туда пищу таскаю. Ѳедоръ. Что вы это? Какое гнѣздо? Расплюевъ. Обыкновенно, птенцы; малыя дгъти. (А. Сухова Кобылинъ. Свадьба Кретинскаго). Метафору „гнѣзда" мы видѣли въ признаніяхъ кровосмѣсителей - „каменыциковъ" Бухтарминскаго края. „Тепло гнѣздо" имѣетъ жилищемъ и „гнѣздомъ" живетъ въ немъ также и кровосмѣситель Соловей Разбойникъ. Гнѣздо его свито на дубахъ, число которыхъ колеблется въ разныхъ записяхъ отъ трехъ до три-девяти, т. е. двадцати семи, да еще иногда, для краснаго словца, прибавляются „двѣ березы покляпыя". По большей части, это висячее гнѣздо представляетъ собою и крѣпость, и жилое помѣщеніе Соловьева рода. Иногда же оно только крѣпость, а роскошная усадьба разбойника стоитъ гдѣ то въ сторонѣ, особо. И, должно быть, довольно далеко отъ лѣсного гнѣзда, потому что, когда Илья Муромецъ везетъ покореннаго разбойника къ его усадьбѣ, дѣти Соловья не .могутъ разсмотрѣть простымъ глазомъ, въ чемъ дѣло, кто ѣдетъ, кто у кого въ торокахъ, и жена Соловья убѣждается въ постигшемъ семью несчастій, только поглядѣвъ съ вышнихъ чердаковъ въ трубки нѣмецкія. Былъ дворъ на семи столбахъ, На семи столбахъ, на семи верстахъ, Около былъ булатный тынъ, Въ середочки былъ сдѣланъ гостинный дворъ, Было сдѣлано три терема златоверхіе,