BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь, str. 52

38

ряемымъ или безударнымъ. Все это осложняется еще тмъобстоятельствомъ, что русске привыкли къ растягиван!юударяемыхъ гласныхъ, т. ч. всяюЙ ударяемый слогъ для русскаго должень быть нетолько громче, но и длинн$е всякаго неударяемаго. Въ сербскомъ же язык$ длина гласныхъсовершенно независима отъ ихъ ударяемости или безударности; наряду съ долгими ударяемыми слогами встрЪчаются: и кратые ударяемые и, — что для русскаго особенно непривычно, — доле („растянутые“) неударяемыя гласныя. Такимъ образомъ, когда русскому приходится слушать сербскЙ эпическ стихъ въ произношени настоящаго серба, онъникакого „хорея“ не воспринимаетъ, а слышитъ лишь совершенно произвольное или безпорядочное распредЪлене ударений. Востоковъ, несомнфнно, слышалъ эпичесюй десетерацъ въ призношени природныхъ сербовъ. ВполнЪ возможно, что и Пушкинъ тоже. Но, даже еслибы Пушкинъ никогда не слыхалъ, какъ настоящ!е сербы произносятъ свои эпическ!е` стихи, — онъ все же долженъ былъ бы воспринимать сербскый десетерацъ, какъ безпорядочное чередован!е ударяемыхъ и неударяемыхъ слоговъ: ибо при чтен!и сербскихъ эпическихъ пЪсенъ съ „русскимъ“ ударенемъ, нельзя получить никакого правильнаго „разм$ра“. Но въ то же время, и при настоящемъ „сербскомъ“ чтенши, и при чтени съ русскимъ ударенемъ, сербске эпическя пЪсни все же производять на русскаго слушателя какое то ритмическое впечатлЪ ше. И вотъ это то сочетан!е впечатлЗн!я ритмичности съ впечатл5нНемъ безпорядочнаго распредЪлен!я ударенй и было той „силой подлинника“, которую Востоковъ (а за нимъ и Пушкинъ), хотВлъ сохранить въ переводЪ.

Для челов$ка, воспитаннаго въ русской стиховой культурЪ конца ХУШ-го и начала Х!Х-го вЪка, стихъ представлялся, какъ какое то чередоване обязательно-безударныхъ съ необязательно-безударными. При такихъ условяхъ сербскйЙ эпическй стихъ могъ быть истолкованъ, только какъ стихъ, въ которомъ промежутки между обязательно ударяемыми слогами были заполнены неодинаковымъ числомъ необязательно-ударяемыхъ слоговъ. Что же касается до окончаня стиха, то въ этомъ отношеши непрем$нно должно быть проведено извЪстное однообразие, ибо русский начала ХПХ-го вЪка вообще не могъ себЪ представить стиха безъ опредЪленной концовки. А такъ какъ сербсюй языкъ не допускаеть удареня на посл$днемъ слогБ слова, то русские стихи съ односложной концовкой (т.е. съ „мужскимъ“ окончанемъ) очевидно не годились для передачи сербскаго эпическаго размЪра. Оставалось выбирать между стихами съ двусложной и стихами трехсложной концовкой, Но длинныя стихотворен!я съ исключительно трехсложными концовками