Bitef

а особенный, мужественный лиризм нашего времени. Он ощущается в ряде эпизодов, но с наибольшей силой в лирическом аккомпанементе, сопровождающем весь спектакль. Я имею в виду хор (не древнегреческий и не арбузовский „иркутский”), а хор современных нам молодых людей, подыгрыдающих себе на гитарах и аккордеоне. Они поют стихи Б. Брехта, Д. Самойлова, Н. Мальцевой, В. Высоццкого, Б. Окуджавы, и этот хор дает не только комментарии к тому, что происходит на сцене; он является живой нитью, которая связывает те великие дни с нашим временем. Театр как бы говорит нам, зрителям: вот эти молодые люди, такие странные и в чем-то непонятные, они ; наследники того бурного и великого прошлого, для них совершалась революция, и мы вправе задаться вопросом: куда пойдут они? Знают ли они, что великое прошлое обязывает к великим делам и недостаточно жалеть, что не довелось жить в то великое освободительное время? Для осуществления всечеловеческих задач, поставленных революцией, надо еще много работать, бороться, и не одному поколению.. . Мне очень понравились эти молодые люди, сходящие со сценя к нам в зал, к зрителям. Один из них а модной рыжей бородой (бороды эти вызывают у кое-кого возмущение, хотя они, как горорится, были исконной частью русского обличья до Петра I и даже в XIX веке). Борода теперь почемуто считается вызовом. Если так, то хорошо. Хорошо, что молодежи чохется идти наперекор, не будь в неь этого, не была бы она молодо жыо. У хора нарочито равнодушные, неподвижные лица. Что там скрывается за их скептическими взглядами, беосаемыми на публику в зале? Недоверие к нам? Уж, не хотят ли они знать, взволнует ли нас это зрелище великого народного подъема или мы останемся равнодушными наблюдателями, пришедшими всего лишь развле ч ься ? Я думаю, мы, зрители, не обманываем их ожиданий. На этом спектакле вспоминается, что мы наследники самой великой из революций мира, революции, свершенной для того, чтобы у ничто жить все „проклятые вопросы”. Не все они пока решены, и спектакль рождает лучшей части публики жажду творческой деятельности за полное осуществление идеалов революции, поставившей самые гуманные, самые человечные цели. Эти молодые люди с их скепсисом, я верю, больше наигранным, чем подлинным, таящим желание найти то, во что стоит в самом деле поверить, они, эти юноши, не обманут наших надежд. Они будут творцами будущего, и можно быть уверенными в том, что им доведется жить в лучших условиях и в лучшем мире, чем тот, в котором досталось жить нам. Пусть только они знают, что само собой это не придет, а придет в напряженном труде и суровой борьбе. Можно ли сказать, что „Десять дней, которые потрясли мир” просто продолжение традиций нашего прежнего революционного театра ? Хотя связь с этими традициями

очевидна, все же есть у этого спектакля качество, которое придает ему особый характер. В нем нет ни слова о том, что было после тех исторических „десяти дней”, а в эмоциональном строе спектакгя ощущается, что за плечами его создателей и участников большой я бы не сказал исторический, а скорее душевный опыт, рожденный прожитыми десятилетями. В этом спектакле нет первозданной наивности. Такой молодой по многим своим качествам, он таит и зрелость чувства, и какието горестные заметы сердца, и ту волю, ту ту выдержку, поистине титаническую, которая является, может быть, главной чертой национального характера. Уже говорилось о том, что в постановке слились трагическое и фарс, великое и мелкое. Вероятно, есть среди зрителей такие, кто принимает всю патетическую сторону спектакля и не примиряется с теми его элементами, которые вносят в него атмосферу балагана Смешение этих разнородных элементов встречается в нашем театре впервые. У Вишневского преобладала патетика, у Маяковского сатира. Ю. Лкбимовсмело соединил и то, и другое. Трагедия и фарс сливаются в некое новое единство. Это характерное явлемние новейшего искусства XX века. Ю. Любимов лишил историю парадности, а частную жизнь камерности. Это удалось ему благодаря щедрому применению условностей и чисто „игровых” элементов. Только отказавшись от штампов, смело экспериментируя, можно было создать такое грандиозное зрелище. В этом спектакле много игры различными театральными и даже цирковыми приемами. Не все одинаково удачно, не получился эпизод „Прыг-скок”, акробатика Керенского. Но зато „Руки „отцов города”, „Женский батальон” и многое другое полностью удалось. Оказалось, что игра может служить большим идейным целям. И главное, весь этот поток театральности не уводит от жизни, а особыми путями подводит к ней, достигая того, что недоступно более „натуральному” театру. К этому спектаклю вполне уместен был бы пролог из „Мистерии-буфф”, где сказано: Мы тоже покажем настоящую жизнь, но она в зрелище необычайнейшее театром превращена. Об этом спектакле уже написано и, вероятно, будет написано еще немало. А сейчас хочется сказать о перспективах театра. Главная проблема, стоящая перед ним, репертуар. Говорят, учиться лучше всего на классике. Надеюсъм никто не заподозрит меня в недостаточном внимании к классической драматургии, но, я думаю, в центре внимания театра должна стать современная драматургия. Имеется немалый фонд социалистической драматургии, из которого Ю. Любимов может выбирать пьесы для своего театра: Вс. Вишневский, Вл. Маяковский, А. Луначарский, Назым Хикмет, Евгений Шварц, Михаил Светлов, опять же Бертольт Брехт . . .