BЪlgradkiй Puškinskiй sbornikь

286

Отрады ясность по челу... (Разговоръ съ Анакреонтомъ. 1764).

7. Г. Р. ЛЕРЖАВИНЪ (1143—1816).

Какъ достаточно извЪстно, Державинъ оказаль и по‘средственно (черезъ Карамзина), и непосредственно весьма большое вл1ян!е на Пушкина въ эпоху его юности. Однако, еще въ блестяще-забавномъ стихотворени „ТБнь Фонвизина“ 16-льтй Пушкинъ съ какой-то скорбной издЪвкой говоритъ объ еще живомъ ДержавинЪ: „Полнощный лавръ ‘отцвЪлъ... огонь поэта охладЪлъ... Тутъ Пушкинъ даетъ въ десяти строчкахъ парод1ю-перифразъ тяжеловфсно напьшценнаго, но въ то же время блещущаго словеснымъ богатствомъ и поэтически искрящагося державинскаго „Гимна лиро-эпическаго на изгнан!е французовъ изъ отечества“ (1812), по поводу котораго влагаетъ въ уста Фонвизину суждеше: „Ого! насмфшникъ мой воскликнулъ, что лучше этакихъ стиховъ?! Въ нихъ смысла самъ бы не проникнулъ покойный господинъ Бобровъ!“ „Что сдЪлалось съ тобой, Державинъ. И ты судьбой Невтону равенъ, ты — Богъ, ты — червь, ты свЪтъ, ты— ночь...“ „На ПиндЪ славный Ломоносовъ съ досадой нфкогда узрБлъ, что звучной лирой въ сонм$ россовъ татаринъ бритый возгремЪлъ, и гн$вомъ ПШиндаръ Холмогора и тайной завистью гор$лъ, но Фебъ услышалъ гласъ укора, его спокоить захотЪлъ, и спотыкнулся мой Державинчъ Апокалипсисъ преложить. — Денисъ! Онъ вфчно будетъ славенъ, но, ахъ, почто такъ долго жить?“ И впосл$дств!и, уже въ эпоху зр$лости, Пушкинъ часто отзывался весьма критически о своемь великомъ предшественник, который, „въ гробъ сходя“, его „благословилъ“. Онъ пишетъ въ началЪ поня 1825 г. изъ Михайловскаго Дельвигу:

„По твоемъ отъ$здЪ перечель я Державина всего и вотъ мое окончательное мн5н!е. Этотъ чудакъ не зналъ ни Русской грамоты, ни духа Русскаго языка (вотъ почему онъ и ниже Ломоносова) — онъ не имБлъ понятя ни 0 слогъ, ни о гармонии — ни даже о правилахъ стихосложения. Вотъ почему онъ и долженъ бЪсить всякое разборчивое ухо. Онъ не только не выдерживаеть Оды, но не можеть выдержать и строфы (исключая чего знаешь). Чтожъ въ немъ: мысли, картины и движен!я, истинно поэтическ!я; читая его, кажется, читаешь дурной, вольной переводъ съ какого-то чудеснаго подлинника. Ей Богу, его ген!й думалъ по татарски — а русской грамоты не зналъ з недосугомъ. Державинъ, со временемъ переведенный, изумитъ Европу, а мы изъ гордости народной не скажемъ всего, что мы знаемъ объ немъ (не говоря ужъ о его МинистерствЪ). У Державина должно сохранить будетъ одъ во-