Bogomolьe

117 манчиво пахнетъ новенькими лошадками, — острой краской, и чѣмъ-то еще, и клеемъ, и... чѣмъ-то такимъ веселымъ, — не оторвешься, отъ радости. Я тяну Горкина: — Горкинъ, милый, ради Христа . . . зайдемъ посмотрѣть, новенькую купи, пожалуйста... Го-ркинъ!.. Онъ-согласенъ зайти, — можетъ быть, говоритъ, тутъ-то и есть Аксеновъ, надо бы поспросить. Входимъ, а старичокъ сердитый, кричитъ на насъ, чего мы тутъ не видали? И тутъ же смиловался, сказалъ, что это только подмастерская Аксенова, а главная тамъ, при домѣ, и складъ тамъ главный... а работаютъ на Аксенова по всему уѣзду, и человѣкъ онъ хорошій, мудрый, умнѣй его на Посадѣ не найдется, а только онъ богомольцевъ не пускаетъ, неслыхано. Погладили мы лошадокъ, прицѣнились, да отсюда не продаютъ. Вытащилъ меня Горкинъ за руку, а въ глазахъ у меня лошадки, живыя, сѣренькія, — такая радость. И всѣ веселые стали отъ лошадокъ. Вышли опять на улицу — и передъ нами прямо опять колокольня-Троица, съ сіяющей золотой верхушкой, словно тамъ льется золото. Приходимъ на площадь къ пожарной каланчѣ, противъ высокой церкви. Сидятъ на сухомъ навозѣ богомольцы, пьютъ у басейны воду, закусываютъ хлѣбцемъ. Сидитъ въ холодочкѣ бутошникъ, грызетъ подсол. нушки. Указалъ намъ на тупичокъ, только поостерегъ — не входите въ ворота, а то собаки. Велѣлъ еще въ звонокъ подайте, не шибко только: не любитъ самъ, чтобы звонили громко. Приходимъ въ тупичокъ, а дальше и ходу нѣтъ. Смотримъ — хорошій домъ, съ фигурчатой штукатуркой, окна большія, свѣтлыя, бемскаго стекла, зеркальныя, — въ Москвѣ на рѣдкость; ворота съ каменными