Bogomolьe

132 намъ тарелки съ земляникой, кошелки грибовъ березовыхъ. Старичокъ-гостинникъ, въ бѣломъ подрясникѣ и камилавкѣ, ласково говоритъ, что у Преподобнаго плакать грѣхъ, и велитъ молодчику съ полотенцемъ проводить насъ „въ золотые покой", гдѣ верховой изъ Москвы остановился. Мы идемъ по широкой чугунной лѣстницѣ. Прохладно, пахнетъ монастыремъ, — постными щами, хлѣбомъ, угольками. Кричатъ изъ коридора — „когда же самоварчикъ-то?“ Снуютъ по лѣстницѣ богомольцы, щелкаютъ у дверей ключами, спрашиваютъ нашего молодчика — „всенощная-то когда у васъ?“ У высокой двери молодчикъ говоритъ шопотомъ: — Не велѣли будить до всенощной, устамши очень.. Входимъ на-цыпочкахъ. Комната золотая, бархатная. На кругломъ столѣ передъ диваномъ заглохшій самоваръ, бѣлорыбица на бумажкѣ, земляника, зеленые огурчики. Пахнетъ жарой и земляникой, и чѣмъ-то знакомымъ, милымъ. Вижу въ углу, у двери, наше кавказское сѣдло, — это отъ него такъ пахнетъ, — серебряную нагайку на окошкѣ, крахмальную рубашку, упавшую съ кресла рукавами, съ крупными золотыми запонками и голубыми на нихъ буквами, узнаю запахъ флердоранжа. Отецъ спитъ въ другой комнатѣ, за ширмой, подъ простыней; видно черную отъ загара шею и и пятку, которую щекочутъ мухи. Слышно его дыханье. Горкинъ сажаетъ меня на бархатное кресло и велитъ сидѣть тихо-тихо, а проснется папашенька сказать, что, молъ, Горкинъ въ баню пошелъ передъ говѣньемъ, а послѣ всенощной забѣжитъ и обо всемъ доложитъ. — Поѣшь вотъ рыбки съ огурчикомъ, заправься.. хочешь — на диванчикѣ подреми, а я пошелъ. Ти-хо, смотри, сиди.