Bogomolьe

48 пузатъ, хвостъ калачикомъ назадъ"? Не знаешь? А вонъ онъ, чайничекъ-то! Я всякія загадки умѣю. А то еще богомольное, монахи любятъ ... — „Го-спода помо-лимъ, чайкомъ грѣшки промо-емъ!“ А то и ки-шки промоемъ... и такъ говорятъ. — Это намъ не подходитъ, Прокопъ Антонычъ, говоритъ Горкинъ, — въ Москвѣ наслушались этого добра-то. — Москва ужъ всему обучитъ. Гляди-ты, прикусываетъ-то какъ чисто, а! — дивится на меня Брехуновъ, — и кипятку не боится! Предлагаетъ намъ растегайчика, кашки на сковородкѣ со снеточномъ, а то московской соляночки со свѣжими подберезничками. Горкинъ отказывается. У Троицы, Богъ дастъ, отговѣмшись, въ „блинныхъ", въ овражкѣ, всего отвѣдаемъ, — и грибочковъ, и карасиковъ, и кашничковъ заварныхъ, и блинковъ-то се ... а теперь, во святой дорогѣ, нельзя ублажать мамонъ. И то бараночками да мяконькимъ грѣшимъ вотъ, а дальше ужъ на сухарикахъ поѣдемъ, развѣ что на ночевкѣ щецъ постныхъ похлебаемъ. Брехуновъ хвалитъ, какіе мы правильные, хорошо вѣру держимъ: — Глядѣтъ на васъ утѣшительно, какъ благолѣпіе соблюдаете. А мы тутъ, какъ черви какіе въ пучинѣ крутимся, праздники позабыли. На масляной вонъ странникъ проходилъ ... можетъ, слыхали ... Симеонушка-странникъ? — Какъ не слыхать, — говоритъ Горкинъ, — сосѣдъ нашъ былъ, на Ордынкѣ кучеромъ служилъ у краснорядца Пузакова, а потомъ, годовъ пять ужъ, въ странчество пошелъ, по благодати. Такъ что онъ-то .. ? — На все серчалъ. Жена его на улицѣ встрѣла, завела въ трактиръ, погрѣться, ростепель была, а на немъ валенки худые, и промокши. Увидалъ стойку... масляница, понятно, выпимши народъ, у стойки непоря¬