Bogomolьe

75 было. Она ему — мигъ! — „Я тебя, батюшка, кваскомъ попотчую, у моей подружки больно хорошъ". А матушка моя квасъ творила... — всѣмъ квасамъ квасъ! И послала къ матушкѣ. Погнала меня матушка, побѣгъ я съ кувшиномъ черезъ улицу, а одинъ генералъ, съ бачками, у меня и выхвати кувшинъ-то! А царевичъ и увидь въ окошко, и велѣлъ ему допустить меня съ квасомъ. Она-то ужъ ему сказала, что я тоже ее выкормышъ. А ужъ я парень былъ, повыше его. Дошелъ къ нему съ квасомъ, онъ меня по плечу: „богатырь ты!“ сказалъ. Выпилъ стаканчикъ, похвалилъ нашъ квасокъ. И смѣется: — „братецъ мнѣ выходишь?" Я заробѣлъ, молчу. Велѣлъ выдать мнѣ рубль серебра, крестовикъ. А генералы весь у меня кувшинъ роспили и цыгарками заугощали. Во-какимъ я васъ квасомъ-то угостилъ! А какъ ей помирать, въ сорокъ пятомъ годѣ было... за годъ, что ль, заѣхалъ къ кормилкѣ своей, а она ему на розстаняхъ и передала башмачки и шапочку, въ какихъ его крестили. Припрятано у ней было. И покрестила его, чуяла, значитъ, свою кончину. Хоронили съ архереемъ, съ пѣвчими, въ облаченіяхъ-разоблаченіяхъ... У насъ и похоронена, памятникъ богатый, съ золотыми словами, — „лежитъ-погребено тѣло... Московской гу берніи крестьянки Авдокеи Гавриловны Карцевой... души праведныя упокояются" .. . Слушаю я — и кажется все мнѣ сказкой. Горкинъ утираетъ глаза платочкомъ. Пора и трогаться. — Каки Мытищи-то, — говоритъ онъ растроганно, — и на святой дорогѣ! Утѣшилъ ты насъ. Будешь кирпичъ возить — заходи чайку попить. Соломяткинъ даетъ мнѣ съ Анютой по пучочку смородины. Отдаетъ Ѳедѣ за цѣлковый старые сапоги, жесткіе, надѣть больно. Ѳедя говоритъ — потерплю. За угощеніе Соломяткинъ не беретъ и велитъ поклонникъ Василь-Василичу. Провожаетъ къ дорогѣ, показываетъ